Но ответа не последовало. Михаил ругнулся совсем уже неприлично и шагнул к выходу. Николай схватил его сзади за плечо, повернул к себе. Михаил, ожидая удара, рванулся в сторону, треснулся затылком о стену, ещё раз выругался.
Николай подтащил его за плечо, близко-близко, глаза к глазам. И очень тихо, почти не размыкая губ, сказал:
– Не могу я тут. Не могу. Тут невыносимо.
Застывшее лицо, глаза с узкими зрачками, морщины, и некий ток, как будто перетекает что-то из него тёмное, боль, депрессуха, отчаянье…
Михаил закрылся руками, потом опустил их, стал тереть ушибленный затылок.
– Мать твою, Колька, на хрен ты меня пугаешь! Пусти!
Вырвался, сел на своё место.
– В чём дело-то? Что у вас с Надей случилось? Может, я имею право знать, всё же вы мне не чужие…
– Нет, нет, ничего.
Николай опять схватился за кофемолку, тряс её минут десять, пока не перемолол всё в молекулярную пыль. Бедный прибор выл, а Михаил сидел и просчитывал варианты. Что с Куйбышевым? Скорей всего, торчит на каком-то модном наркотике, иначе как объяснить? Подумал о завтрашнем визите к генералу. Что докладывать? Тут медицинский случай!
– Слышь, Мишка, мне денег надо, – наконец выключил свою жужжалку Николай.
– Чего-чего?
– Денег.
«Точно подсел, – подумал Михаил. – Плотно. Не стесняется даже денег просить… И дома так неуютно. Половину вещей перетаскал уже, заложил, продал. Скотина натуральная… Только почему начальство не предупредило, что тут нарик?»
– Зачем тебе деньги, Коля?
– Мне ехать надо.
– Куда?!
– На Камчатку.
– Ты что, спятил? Зачем?
Николай медленно, явно успокаивая сам себя, обмотал провод кофемолки вокруг корпуса и убрал её в шкаф. Кофе варить так и не стал – зачем же старался, ради этого воющего звука, что ли? Сел за стол. Глаза его наконец-то ожили, оторвались от одной точки, стали двигаться. И складки на лице немного разгладились.
– Понимаешь… Когда в Охотском море возникает циклон, идёт как раз на южную оконечность Камчатки, на мыс Лопатка, там происходит нечто…
– Ты спятил, Колька, совсем спятил, послушай меня, тебе к врачу надо!
– Там на стыке двух мощных фронтов может быть тишина. А потом барический гребень между тихоокеанским антициклоном и охотским циклоном сдвигается, и тут… При ветре всего 6-8 баллов начинается жуткий шторм… По рекам вверх волна идёт, как при цунами… Всё на берегу сносит. Называется этот ветер курилкой.
– Замечательно! Жив курилка! А ты, тебе зачем это надо?
– Мне надо, Миша.
Николай замолчал, и опять обозначились жёсткие складки вокруг рта. Жестокие.
– Ну, предположим, тебе интересно посмотреть, да, может, ты научную работу напишешь. Но почему же сам по себе? Ведь есть институт, у них экспедиции запланированы… И потом, Надя…
Николай только махнул рукой.
– Так дашь денег? Ты вроде не бедствуешь? Я отдам… не знаю точно, когда, но отдам.
– Хорошо. Дам. Но с одним условием.
– Что ещё за условие?
– Мы полетим вместе.
– Никуда вы не полетите.
Оба обернулись одновременно, и у обоих были шкодливые физиономии, как у алкашей, собирающихся бухать потихоньку от жён. Что за власть имеет женщина? Она стояла в дверях, спокойная и уверенная, никаких аргументов не приводила, не кричала, не плакала, не горячилась. Просто объясняла глупым детям, что нельзя совать пальцы в розетку, и дети послушно потупили глазки.
Николай ничего не сказал, ни на кого не посмотрел, поднялся, проскользнул мимо Нади и тихо хлопнул дверью в прихожке.
– Опять на крышу полезет?
– Да, скорей всего.
– Нам нужно поговорить?
– Да, Миша, обязательно, прямо сейчас.
Надя достала из шкафа кофемолку, спрятанную Николаем, и принялась готовить кофе, попутно рассказывая:
– Он не сумасшедший, Миша. Это давно… Я всегда знала. Он рассказал как-то про детство… Как сделал крылья из реек и плёнки…. Он тогда прыгнул с гаража и сломал обе руки. Ему лет десять было.
– Восемь лет. Я помню. Во втором классе. Я ходил к нему с уроками помогать, пока он загипсованный дома сидел.
– Ты не понял… Все думают, что это шизофрения… А это другое, Миша.
– Да что другое-то?
– Дар, вот что!
– Какой дар, Надя? Он же с самого детства чудной! С ним невозможно!
