Из Водяных ворот вышли в первом часу дня. В этот час солнышко встаёт, отпираются калитки, снимаются рогатки на улицах. Дожидаясь этого часа, Евфимия глядела на луковичный терем за тыном - хоромы Даниила Чешка, знатного боярина Юрия Дмитрича. Когда-то Даниил пытался примирить дядю с племянником, да не преуспел в этом. Не много и лет прошло. Дворы их почти что рядом, как и их души ныне, ведь обоих уж нет в живых. А память останется: Водяные ворота иногда называют Чешковыми.
На Фроловку попали, когда рядом, на Коровьей площадке, затукали топорами мясники, загомонили ранние покупатели, то смеясь, то ругаясь. Дух от площадки шёл тухлый, кровавый, назьмяной. Всеволоже захотелось заткнуть нос.
- Тотчас от Ильинки пойдут великокняжеские сады, там надышишься, - успокоил Мамон.
Евфимия слышала, что в этих, казалось, бесконечных садах однажды в праздник занялся пожар, сгорело много гуляющего народу. Ранним утром через пустые сады проходи, страшась воровства, но не великокняжьих бердышников. Крадёжники безопаснее стражи.
При выходе в чисто поле, где встряхивалась от сна подмосковная деревушка под замутнённым поддымками небом, Андрей Дмитрич нашёл пенёк, снял чёрные сафьяновые сапоги до колен с длинными острыми носами, чтобы перемотать полотняные онучи. Слишком торопливо обулся перед побегом. В ходу обе ноги стер.
- Где укрываться будем? - спросила Евфимия. - Куда направим стопы?
Она говорила так, будто повозка не ждала их в Дудинцах, будто они пешеходцы, безлошадные крестьяне. Хотя вряд ли их можно было за таковых принять при внимательном взгляде. Пусть и висел у Мамонова кушака лжичень, как носили простолюдины ложку в чехле, кафтан на нём был не бедный - длинный, на вате, впереди пуговицы с нашивными петлицами. И на Акилине Гавриловне одежда проста, да не дешева - тафтяной повойник, плотно облегающий и скрывающий волосы, поверх него - искусно повязанное тонкое полотняное покрывало - убрус. На самой Евфимии вместо телогреи для выхода со двора - летник с широкими рукавами до локтей, не распашной, надеваемый с головы. По солнечности и теплу голова открыта, волосы разделены пробором, заплетены в косу, перевитую лентами и украшенную золотой подвеской с кистью - накосником.
- К Господину Великому Новгороду намечаю наш путь, - сообщил Андрей Дмитрич. - Есть там у меня важный друг, степенный посадник Василий Степанович Своеземцев. Он даст приют на время. Однако вот размышляю: как добираться? Есть две дороги: одна - через Волок Дамский, Торжок, Вышний Волочок, Коломенское озеро, Яжолбицы; другая - от Волока Дамского мимо озера Вол ого (откуда Волга начинается), через град Демань - новгородскую крепость на реке Явоне, впадающей в Шелонь, - через Русу, берегом Ильменя, через Коростыню и - на месте!
- Способнее вторым путём, - приговорила Акилина Гавриловна. - Круглее, но глуше. Стало быть, безвреднее.
Направились к деревеньке, что дымилась в тысяче шагах. Она и оказалась Дудинцами.
У крайней курной избы во дворёнке с похилённым плетнём нашли Симеона Яму, чистящего саврасую лошадь, впряжённую в повозку с берестяным верхом.
- Вот наш рыдван, - издали углядела Акилина Гавриловна.
- Не рыдван, а кибитка, - уточнил Андрей Дмитрич.
- Харч не удалось купить, - уведомил Симеон Яма. - Монеты, что господин из калиты дал, - оршуги, шведские медные деньги.
- Истинно, истинно, - подтвердил боярин. - Пфениги, марки, оршуги. Будто бы Ховрин знал, что твой путь ляжет в Новгород, - сощурясь, глянул он на Евфимию.
- Не в Литву ж ей бежать! Не в Москве ж оставаться! - объяснила поступок Ховрина Акилина Гавриловна.
- В Новгороде рады будут таким монетам, здесь же, в лавице, не берут, - заявил Симеон Яма. - А цены, цены по случаю нашей смуты! - воздел он руки к небесам. - Мех овса - алтын, воз сена - алтын, коврига хлеба - деньга, полоть мяса - два алтына, баран - десять денег! Да ещё май добавил скупости. Ах, май, май! Не холоден, да голоден!
- Обвыкнемся голодать, - вздохнул Андрей Дмитрич.
- Попросил у приятеля Христа ради, - кивнул Симеон на курную избу, - овсяных хлебов да жбан молока. Подкрепимся по-бедному и - в дорогу.
