За трапезой возатай признался, что хотел кой-какую боярскую рухлядь обменять на еду, да поостерёгся: не заподозрили бы, кто путешестует. В лихое время кругом доводчики.
Саврасый повёз почти шагом. На спусках убыстрял ход, на подъёмах Мамоны с Евфимией покидали кибитку, шествовали позади, лишь Симеон Яма ехал, покачиваясь в седле, помахивал понукальцем.
На полях трудились обельные мужики в рубахах и портах, в сапогах чёрного товара или лаптях, бабы в красных сорочках и сарафанах. Обихаживали свою собину.
- Арина-рассадница! - объявил, спустя несколько дней, возатай. - Рассаду капусты сажают. Жгут старую траву, чтобы не мешала новой. На Арину старая трава - с поля вон!
- Тяжело живут, а у каждой бабы серьги в ушах, - заметил боярин.
- Для крестьянки серьги в ушах, словно крест на шее, - хохотнул Симеон Яма.
В селе Теребень приютил путников скудобородый безлошадник Сысой. Попробовал оршугу на зуб и решил:
- Сгодится!
После вечери жена с детишками взлезли на полати, постояльцам постелили на лавках. Хозяин не погасил светца. Евфимия, засыпая, слышала, как он жаловался Андрею Дмитричу:
- Грядут страшные времена! Уже, видимо, кончина мира приблизилась, и урок житию нашему приспел, и лета сокращаются. Сбылось всё, сказанное Господом: восстанет язык на язык… Говорят, по истечение семи тысяч лет пришествие Христово будет. То-то и есть! Нынешней зимой у нас явился волк голый, без шерсти, много людей поел. А на днях озеро Жидовское у села Троицы три для стояло кровавое…
- Животные есть такие, почти глазу невидимые, - разъяснял Андрей Дмитрич. - По-латыни именуются инфузории, а по-нашему - точка, клуб, угрянка, глазок, разнотелка, вьюнчик. Водятся они во всех жидкостях, настоях, наливках, особливо в квасных, загнивающих. Воду красят. Бывает, в кровавый цвет…
Месяц почти истёк в долгом странствии. В деревне Охна путников никто не приютил. Ночевали в кибитке. Андрей Дмитрич с возатаем поочерёдно спали у костра.
Когда Евфимия среди ночи вылезла по нужде, Симеон Яма спал, бодрствовал боярин. Проводив деву в ближний лес, он посторожил, стоя в подберезье, на возвратном пути сказал:
- Забываю за хлопотами известить тебя, милушка: ещё в Нивнах, после рассказа Фотиньи о твоём ночном поединке с Косым, я задумался. Тяжело противостоять злу голыми руками. Мало ли найдётся на сироту обидчиков? Вот и измыслил тебе защиту: не нож, не меч, а иголочку. Не придумал, как назвать. Спрыск? Брызгалка? Сифон, по-гречески? Трубка такая тоненькая. Несколько трубок. Вошьёшь их в наручи, в подрукавник или под подол. При надобности вонзишь иголочку в супротивника, сожмёшь другой конец двумя пальцами. Сталь в этом месте тонкая, гибкая. А в остром конце лопнет плёночка, и вбрызнется сонное зелье в кровь лиходея. Тут же повалит с ног. А безвредно. Каждая брызгалочка - на один разок. Да разков таких в твоей жизни, я чаю, не много будет. Напомни завтра достать из ларчика. А Акилинушка вошьёт, или сама… Лезь, милушка, почивай пока, - подсадил он её в кибитку.
На другой день возатай объявил:
- Нынче праздник: царь Константин, мать его Алёна. Сеют лен и огурцы. Алёне лён, Константину огурцы.
В граде-крепости Демане предоставили кров два братца новгородца Лазута и Станил. Промышляли они обозами. Обменивали новгородский лен на галицкую соль и новоторжские кожи. Да выглядели небогато. Носили широкие простые армяки без боров и грубые кожаные уледи - сыромятные лоскуты - носок крючком, голенища суконные. Загаяли перед Андреем Дмитричем своё дело. Не на неудачу пеняли, на коробейщину, съедающую всю прибыль. Долго длилась их речь с Мамоном после вечерней трапезы, пока Акилина Гавриловна вшивала в платье Евфимии измысленные головастым супругом брызгалки.
Утром кибитка Мамонов продолжила путь вместе с обозом деманьских новгородцев. Возы с тяжким грузом галицкой соли двигались позади. Саврасый, изрядно устав за месяц тяглового труда, едва всходил на су-гор. Боярская чета и боярышня шли обочь.
- Клячонка нёличь, а неистомчивая! - оглянулся Симеон Яма, сидючи в седле. И тут конь стал как вкопанный. Понукальце не помогло. Кнут, вынутый из-за пояса, понуждал выдохшуюся лошадь буйно поматывать головой, да не двигаться. Удары сыпались в хвост и в гриву. Этого не вынес Мамон.
