- Уступи седло, дай поводья.
Возатай спешился, боярин взгормоздился на Саврасого, и… конь тронулся. Евфимия с Акилиной Гавриловной облегчённо вздохнули и продолжили свой разговор.
- Какие ткани ты более всего любишь? - спросила боярышня, углядев под телогреей Мамонши вышитое шёлком цветное лёгкое платье.
- Люблю ткани всех цветов, - сказала боярыня, - кроме чёрного - его носят монашки, - и пёстрого, азиатского.
Тем временем кибитка выехала наверх.
- По сугорью хороши пашни, а по низам все почти вымокли, - подметил Симеон Яма, поднимаясь за женщинами.
И тут произошло нечто, остолбенившее путников.
Навстречу им в крутом ветровом потоке двигался пылевой столп от земли до неба. Он шёл, быстро приближаясь, лоб в лоб саврасому, сидевшему на нём боярину и кибитке. Не успела Акилина Гавриловна руками всплеснуть, как лошадь со всадником и повозкой оказались в вихревом столпе. Вихрь поднял ношу, поносил по равнине, умчал за окоём… Поднявшиеся со своими соляными возами Станил с Лазутой в изумлении оглядывали пустое пространство.
- А где ж Андрей Дмитрич? - спросил Станил.
- Нечистая сила унесла! - стоял с широко раскрытыми глазами Симеон Яма.
- Невиданной силы смерч! - растерянно произнесла Всеволожа.
Истошно, как по покойнику, закричала Акилина Гавриловна.
Всё случилось так быстро, что никто ничем не успел помочь несчастной жертве смерча. Симеон Яма истово молился. Новгородцы оглядывались на свои возы, хотя соляную тяжесть никакой нечистый дух не подымет. Евфимия утешала боярыню.
- Я… его… потеряла! - металась по пустой равнине Мамонша.
- Аки Илья пророк, взят на небо, - вздыхал возатай.
И повозка, и рухлядь, и конь - всё пропало! - хлопали себя по лбу деманьские купцы. В конце концов Станил предложил:
- Слезами горя не истребишь. Лазута проводит вас, женочки, в ближнюю деревню, а я с Симеоном отправлюсь искать боярина и коня с повозкой. Отыщется Андрей Дмитрич!
- Отыщется, а всё равно не живой, - плакала Мамонша.
- Живому порадуемся, мёртвого земле предадим, - рассудил Станил.
В деревне Тошна, куда Лазута привёл возы соли и двух осиротевших женщин, расположились в крайней избе. Хозяин достал из печной выемки - искрёнка растопку и кресало, вздул огонь, чтоб обогреть дрожавшую боярыню, хотя её трясло от горя, не от холода.
- Опомнись, матушка, не убивайся. Ты - амма Гнева! - внушала Всеволожа, снимая с неё кику с назатыльником и подубрусник, закрывающий всю грудь и плечи.
- Я не амма Гнева без своих лесных сестёр, - печалилась боярыня. - Слепа, глуха, беспомощна! Нет со мною Богумилы - моих очей. Нет Калисы - чудотворных моих рук. Нет Янины - ведалицы людских судеб. Нет Агафоклии, способной отыскать несчастного в иных мирах и временах…
Повечер явились ищики - возатай и купец. Сложили кое-что из рухляди к ногам боярыни.
- Остатки колесницы нашли на дереве за рекой Метою, - оповестил Станил.
Симеон Яма кулаком утёр глаза.
- Саврасый пал. Нашли неподалёку.
Оба, прихватив по калачу, направились к двери.
- Куда же вы? - спросила Всеволожа.
- Искать боярина, - сказал Станил. - Ночи теперь лунные… Лазута, ну-ка, с нами! - поднял он приятеля с голбца.
Тот оторвался от печи, накинул армячок. И вновь остались женщины одни. Хозяева давно уж почивали снаружи на повети.
Застыла в горьких мыслях Всеволожа. Светец погас. Безмолвно глядела амма Гнева в подсинённое луной оконце.
- Мне совестно, - тихонько зазвучал её дрожащий голос - Перепугалась стать одной. А ты - одна!
- Ужели не провидишь ничего? - страдала о боярине Евфимия. - Что ж твои книги? «Добропрохладный вертоград», «Рафли», «Лопаточники», «Трепетник»…
- Нет со мною моих книг, - вздохнула амма Гнева. - И нет лесных сестёр. Дай успокоиться, прийти в себя, вступить во внутреннее делание… Помолчим!
В молчанье просидели до третьего петлоглашения. Вдруг амма Гнева поднялась, перекрестилась в красный угол.
- Он идёт!
- Кто? - вздрогнула окованная нечаянной дремотой Всеволожа.
- Он. Андрей Дмитрич. Выйдем встречь…
Покинувши избу, они узрели в молоке рассвета четверых всадников на трёх конях, выпряженных из купецкого обоза. Вот спешиваются. Первый - с поклажей. Двое под руки ведут четвёртого.
