Мамутек согласно кивнул и отдал приказ через дверь.
Некоторое время вельможи переговаривались на своём языке. Потом царевич сказал:
- Выйди, женщина в соседний покой. Пусть девка переоденет тебя.
Евфимия и Раина вышли. В малой палате, где только что беседовали имам и отшельник, боярышню ждала русская мужская сряда, какую носят стремянные. Тут она догадалась, вернее, вспомнила: свирепый на вид вельможа был тот, что под стенами Белёва вёл переговоры с князьями. Толмач именовал его «Хочубой», Евфимия же из татарских уст ясно слышала: «Кичибей».
- Ой, возвращаться к ним, словно отроковицам в пещь огненную! - волновалась Раина.
- Хоть в ад, иного пути нам нет, - переодевалась Евфимия.
- Маматяка боюсь! - стонала лесная дева. - Было мне возле него «привидение» то: злодейски умертвит он отца и брата.
- Фух! - перевела дух Евфимия, поскольку Раинины «привидения» то и дело сбывались и боярышня начинала им верить. - Вот от чего ты давеча дрогнула!
Едва обе переступили порог Ханифов, Кичибей, или Хочубой, ткнул пальцем во Всеволожу:
- Советник князя Дмитрия Красного, уготовь Аллах покойнику в джаканнаме жаркую сковородку!
- Верно ли? - резким голосом спросил Мамутек ту, что намеревался взять в жены.
- Твой мурза памятлив на лица, - кивнула Евфимия.
- Кто родил тебя, лучше бы родил камень, - проскрежетал Ачисан. - Камень занял бы своё место при постройке стены.
- Я пыталась построить стену доверия меж двумя ратями под Белёвом, - заявила Евфимия.
- Посланник Аллаха учит, - возразил Ачисан, - советы жён нам нужны, чтобы делать наоборот.
- Однако же ваша мудрость гласит о женщине, - напомнила Всеволожа, - «она родит, она и на ноги ставит», «Язык немого лишь мать поймёт», «У кого нет жены, у того нет близкого».
- Женщина - мешок орехов, чтобы купить или продать. Мужчины намного выше степенью своего достоинства, - упорствовал Ачисан.
- Когда арабское племя туарегов проиграло битву, - напомнила Евфимия из истории, - пришли на помощь женщины и выиграли бой. С тех пор в этом племени они сняли паранджи и заставили носить их мужчин.
Услышанное о туарегах вызвало бурю негодования у царевича и вельмож. О чём они спорили? Что приказывал Мамутек? В конце-то концов Ханиф сурово велел Евфимии:
- Удались пока… Боярышня и Раина вышли.
Хозяйка ждала у входа на женскую половину.
- Что?
- Кичибей узнал во мне белёвского советника при князе, участницу споров о докончаниях, - сообщила Евфимия.
- Ой, ой, ой, ой! - сжала голову Асфана. - Теперь попадёшь не в зенан к царевичу, а на плаху. Они потеряют разум!
Раина беззвучно плакала.
- Когда открывается истина, разум отступает назад, - вздохнула Евфимия.
Мрачное воцарилось молчание. За трапезой к еде не притронулись ни хозяйка, ни гостьи.
Повечер явился Ханиф, перемолвился с главной женой и вышел.
- Не обо мне ли шла речь? - осведомилась Евфимия. - Тайны нет?
Асфана прижала подол к лицу и разревелась навзрыд.
Айбикен смачивала её виски целебной водой. Открыв лик, татарка произнесла сквозь всхлипы:
- Велел одеть воином. Горе тебе! Сегодня предстанешь пред грозные очи Улу-Махмета. Царь будет твоим судьёй!
Палата, где заседал диван казанского царя в Курмыше, сравнительно с великокняжеской Престольной была скромна. Белые стены - глазу остановиться не на чем. Ковры - единственная роскошь, - стопа утопала в них. По бокам - мурзы, в средоточии же, у противоположной от входа стены, на более высоких подушках - старый, сухонький Улу-Махмет. По левую и правую руку - царевичи.
Один из приставов, что привели Всеволожу, втолкнул боярышню в дверь и шепнул по-русски:
- Перед тобою диван-беги, старейшина Совета, Магомет-Мазербий, у царя первый человек!
Старик в чалме - борода до полу - важно повёл её пред очи царя.
Евфимия поклонилась.
- Рукуг? - удивился старейшина поясному поклону. - Саджа! - повелительно ткнул пальцем в землю.
- Пред иноземными владыками ниц не падаем, - строго молвила Всеволожа и обратилась к царю с вызубренной загодя речью: - Улу-Махмет хан халеде ал-лагу муккугу! - что означало: «Улу-Махмет хан, да продлит твоё царствование Божья милость!»
Царь мрачно молвил на её языке:
