Евфимия спокойно обратилась к царю:
- Закрой свои уши для лжи, которую слышишь от них.
Улу-Махмет, судя по лицу, начал переменять гнев на милость. Крюковатым перстом подманил он Всеволожу ещё поближе.
- Дочь остромысла боярина Иоанна, тайная советница князей, что, отвергая неподходящее, посоветуешь ты?
Боярышня перевела дух.
- Дабы царская твоя милость, выслушав женщину, не совершила обратного, я отвечу опять-таки словами Корана: «Воюйте… с теми из получивших писание, которые не принимают истинного вероустава, пока они не будут давать выкуп за свою жизнь, обессиленные, униженные». Самодержец Московского великого княжества не достаточно ли унижен? - прибавила Всеволожа.
Царь настороженно потянул носом.
- Ты говоришь о выкупе?
- С Шемяки не возьмёшь выкупа, а дань он сберёт не скоро, - присовокупила Евфимия.
- Выкуп!.. Выкуп? - на разные лады применял лакомое словечко Улу-Махмет.
- Дабы не от женщины исходил сей совет, - продолжила Всеволожа, - призови и поставь пред свои очи знатного советчика, коему вся Русь могла бы внимать, подвижника святой жизни, сидящего в твоей яме.
- О ком ты? - осведомился казанский царь.
- О Желтоводском отшельнике, взятом в полон под Нижним. Его имя Макарий.
Властитель чуть-чуть склонил голову. К боярышне подошёл царевич Касим.
- Ты свободна, Евфимия, дочь Всеволожа. Чего ты хочешь?
- Хочу ещё погостить в доме своей товарки, жены темника Ханифа, Асфаны. Пусть тень злословий и подозрений не падёт на сей знатный дом. Ещё хочу свидеться со своим государем перед отъездом на Русь. Касим переговорил с отцом и пообещал:
- Будет так. Твои желания выполнимы. Дипломатик наш Ачисан хоть и не чета твоему покойному батюшке, а посольник справный. Он тебе поспособствует. Обратись к нему, отложи нелюбье.
Боярышня по достою простилась с царём, благодарно улыбнулась Касиму, поклонилась хмурому Ачисану и в сопровождении тех же приставов покинула велемудрый диван.
Светильники в белой палате давно уж плодили копоть. Терпеливый Совет дышал тяжело. Евфимия, выйдя, жадно вдохнула воздух. Факельщики с носильщиками вскорости доставили её в дом Ханифа.
- О, Афима! - повисла на ней испещрённая слезьми Асфана. - Горе не горе, если кончается радостью!
Осень покрыла киноварью красоту сада Асфаны, когда Евфимия с группой всадников покидала Курмыш. Бок о бок молодцевал в седле крепкий, как до Суздальской битвы, Плещеев, коего государь послал на Москву предвестником своего счастливого возвращения. У боярышни с ним попутье. Им с Раиной плещеевская обережь кстати: леса кишат шайками шишей!.. По другую руку на караковом коне - Кичибей. Его отправил Улу-Махмет создавать в Кремле помимо Ордынского двор Казанский. Надо загодя выбрать усадьбу с хороминой для такого двора. А уж посольства и челяди наедет с русским великим князем до полутысячи - заполнят новое татарское обиталище.
Узкие улицы Курмыша в ранний час были немноголюдны. Редкие прохожие жались к тынам, уступая путь всадникам. Внезапно всё изменилось. Вершникам пришлось жаться, высвобождая дорогу дико орущей толпе. Она вывернулась из-за угла и медленно двигалась, пугая своим неистовством. Впереди несколько десятков людей, одетых в белое, с обнажёнными руками, грудью, плечами. То и дело они заносили над собой сабли и ножи. С криками «Шах Хусейн! Вах, Хусейн!» ранили себя в голову, плечи, грудь… Кровь лилась обильными струями по белоснежной одежде, окрашивая её в багряный цвет. Каждый удар самоистязателей толпа приветствовала, возбуждая к новым мучениям.
- Страсть какая! Что это? - обернулась Евфимия к Кичибею.
Раина жалась к боярышне, трепеща.
- Это шахсей-вахсей, - пояснил мурза. - День памяти имама Хусейна, принявшего мученическую смерть десятого мухаррема, по-вашему октября, около тысячи лет назад. Этот святой имам…
Евфимия не дослушала. Её внимание привлёк самоистязатель, проткнувший складки собственной кожи длинными железными иглами. Кожу при этом он оттягивал гирями, кольцами и иными тяжестями, увеличивая мучения. Эти тяжести раздирали рану… Вот вырвали кусок мяса… Мученик продолжал идти, нарочно встряхивая руками, плечами, обременёнными иглами и цепями, даже подпрыгивал, радуясь, что ещё сильнее по белому льётся алая кровь.
