- Теперь-то ведомо, - боярышня беспомощно сжимала кулаки, - ты и не кто, как ты, сгубил моего батюшку, велев «очи выняти». Доколе? - возопила Всеволожа громким голосом. - Доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?
Узнав слова апостольского Откровения, Василиус забыл, что он в Крестовой.
- Вон! - заорал великий князь. - Вон из дворца, змеюга-переветчица!
Евфимия сняла подарок государя - диадему, положила рядом с ним на аналой и по достою вышла из Крестового покоя.
Затем, уже опрометью бежа по переходам, лицом к лицу столкнулась с Меланьицей в сенях княгини-матери, в тех самых, где старица Мастаридия, оборотясь девицей, как вовкулака, пия из Всеволожи силу, встретилась с Властой, Полактией и аммой Гневой. Кабы не они, боярышня сейчас бы не бежала, а лежала в сырой земле.
- Куда ты? - распростёрла руки Меланьица.
- Вон из проклятого дворца, - пыталась Всеволожа отстранить постельницу.
- Молю тебя: не выходи отсюда. Недалеко уйдёшь, - настаивала та.
- Василиус прогнал. Вдрызг раскоторовались, - рвалась Евфимия.
- Государь опамятуется. Стерпи.
Однако же боярышне удалось вырваться. И вот она уже сбегает с красного крыльца. Никто за нею не спешит вдогон. Она уже на площади Великокняжеской. Окстясь, прошла мимо Пречистой. В груди не утихает буря. Когда-то страх было подумать выйти пешей на виду у всех, без провожатых, без карети. Теперь бежит одна… Куда бежит?
Только тут вспомнила, что при пожалованье получила диадему, а не отнятый родовой дом. Забыл похитчик отчины про обещанье иль с умыслом отложил дело?
Выйдя из Кремля в застенье, она почуяла на себе взор. Оглянешься, народ идёт туда-сюда. Забудешься, затылок сверлят чьи-то очи.
На берегу Неглинной, у моста, боярышня остановилась и пропустила мимо чубарого детину, рыжего, как тыква, усы - морковинки, глаза, как будто говорят: «Вот я тебя!» Он тоже стал на полмосту, похоже, что-то выглядел в Неглинке. А что там выглядишь помимо тины и отбросов?
Боярышня прошла. Спустя немного, он - за ней.
Запутали неопытную городскую пешеходку в Занеглименье затыненные улицы. Попала, будто в Тезеушев лабиринт на Крите острове. Дождалась преследователя, рыжика чубарого, спросила:
- Как пройти к Бутову саду? Он, нимало не смутясь, ответил:
- До угла дойдёшь, сверни налево. Упрёшься в Бутов сад.
Истину сказал. Упёрлась. И, уже попав в объятья Богумилы, прежде стука отворившей низкую калитку, увидела под солнцем, в глубине заулка, того же огненного, только со спины. Зачем он шёл за ней? Любезничать не собирался, судя по их кратенькой беседе. Шёл, повернулся и исчез. И неприятно было вспомнить о его усах морковками и далеко не нежных лазоревых очах: «Вот я тебе задам!»…
Всё возвратилось на круги своя. Евфимия успокоилась. Она сидела в уютном тереме за столом среди близких душой и сердцем людей. Амма Гнева расспрашивала по-матерински, Андрей Дмитрия ласкал отеческими взорами, Богумила с Яниной внимали, замерев. Особенно же её радовала счастливая чета Кариона с Бонедей, сидящих рядком, как на свадебной каше, и млеющих от взаимной близости.
- Не зрю среди вас Фотиньи, Калисы, Власты, - оглядывала Всеволожа лесных сестёр.
- Полактии, Агафоклии, Генефы, - подсказала Янина.
- Сестричество и не мыслило переселяться из лесных глубин в стольный град. - Амма Гнева положила боярышне тельное к ухе, тесто из рыбной мякоти с приправою, запечённое в виде зайца. - Мы ведь тут без слуг. Сами хозяйствуем, сами служим. Вот сёстры и помогают. Эти затоскуют по лесу, придут другие.
- А я - вот она! - вошла в столовую палату Калиса. - Снадобье сотворила для нашего Аники-воина Кариоши.
Бунко смутился.
- Дрога, прикуси язык! - строго глянула на неё Бонедя.
- Пх!.. Вот так речи, пани Бонэдия! - поперхнулась от удивления Всеволожа.
- Муве трохэ по-росыйски, - зарделась шляхтянка-разбойница.
- Научилась от муженька, - пырскнула Янина.
- Поженились! - плеснула в ладоши боярышня.
- Не повенчались, - вздохнула амма Гнева. - Не хочет Бонедя принимать нашу веру.
- Ах, Акилина Гавриловна, перестаньте, - взмолилась полячка.
