- Недоказнили святого, жив! - радовала Неонила. По её же объяву Василий Юрьич навечерялся допьяну и снесён в ложню, аки колода бесчувственная.
Следующим утром двинулись на Великий Устюг. Нелюб наказал занавесить окна карети, боярышня не послушалась. Вдоль пути углядела виселицы «глаголем» или «покоем». На сосновом «глаголе» качалось по одному удавленнику, на «покое» по два, а то и по три.
- За что их? - спросила она Нелюба. Тот отвернулся.
- Не гляди на греховный мир, - тянула Неонила боярышню за рукав охабня. - Сама готовлюсь отрешись от него. Из кбрене искапываю вредные помыслы. Вот избавлю тебя от ястребиных когтей, как хотел убиенный друг мой Роман, вот тогда и уйду в обитель.
- Последовала бы за тобой, да не чую сил, - призналась Евфимия.
Дорога пошла угрюмее. По сторонам не красавицы великанши, соединяющие твердь с небом, а так себе, кореньга, мелкий, невзрачный лес. Чуть место пониже - негать, в коей колеса тонут по ступицы.
В сельце Одноушеве, едва Всеволожа узнала его название, вышедши из карети, душу ей надорвал много-горлый предсмертный визг.
- Что это? - содрогнулась она.
Нелюб, сопровождаючи дев к избе, едва разомкнул уста:
- Первое октября. Кузьма с Домианом.
- При чём тут Кузьма? При чём Домиан? - не понимала боярышня.
- Курячьи именины, - пояснил проходящий мужик. - Точней, куриная смерть. Нынче бабы кур режут.
Изба оказалась занятой. Там за столом в обществе приятелей восседал Бекшик-Фома с курчонком в зубах.
- Гляди, какой ослам сорвал! - похвастался он Нелюбу.
- Осламщик! - с завистью отвернулся тот, уводя дев в другую избу.
- Что такое ослам? - спросила Евфимия.
- Бхарыш, - буркнул молчаливый охраныш. Услыхав громкую отрыжку за своей спиной, он в дверях обернулся, упрекнул одного из пирующих: - Постыдись боярышню с сенной девкой!
Опять вышли в непролазную грязь. Сапожки-чоботы приходилось выдирать из неё, облепленные, отчего они становились тяжелее и тяжелее.
- Октябрь-грязник, ни колеса, ни полоза не любит, - ворчал охраныш.
И вдруг стал как вкопанный.
- Ты чего? - испугалась Неонила.
- Смерёдушку свою узрел, - прошептал Нелюб. Будущая инока замахала руками:
- Экое примерещилось! Не бери близко к сердцу. - Поскольку охраныш совсем спал с лица и шёл молча, она прибавила: - Человек родится на смерть, а умирает на жизнь.
- Ночевать будем в Одноушеве? - спросила Евфимия, чтобы сменить речи.
Нелюб долго не отвечал, потом произнёс:
- За деревней - Великий Устюг!
Подъехал всадник с осёдланным конём в поводу.
- Боярышня, тебе велено к государю быть. Верхом сможешь?
Евфимия, хотя и не в свычной для верховой езды сряде, всё же по-мужески встроилась в седло. Нелюба всадник тоже позвал, Неониле же велел ждать в карети.
За околицей Всеволожа на миг остановила коня. Её поразил вид крепости: почернелая дубовая стена под шатровыми заборолами напоминала ощеренный ряд зубов. Между пристеньем и полем, на коем они стояли, мёртвой полосой - погарь сожжённого подградия. Среди этой погари чернела кучка людей. До чего же люди мелки пред зубами Великого Устюга!
Евфимия оглянулась. Цепочки разношёрстного воинства, набранного Косым, двигались от Одноушева в разные стороны, росли, как усы, хотя были мало заметны на чёрной октябрьской земле. Серое небо, тёмная даль, чёрные дубовые стены - всё это сжало душу боярышни предчувствием скорой беды.
Подъехали к князю. Евфимия спешилась. Васёныш подвёл её к бородатому воину в шишаке и кольчуге.
- Вот, Офима, мой воевода Василий Борисыч Вепрев, сын Бориса Фёдорыча Вепря, внук князя Фёдора Фоминского и Ржевского.
Надменно глядел на боярышню воевода. В серых очах под дремучими бровями таилась усмешка.
- Знакомься с Евфимией Ивановной Всеволожей, дочкой боярина Иоанна. Он тебе ведом, - обратился к нему Косой.
- Не дело, государь, ты замыслил, - пробурчал воевода. - Жёнам на бранном поле не место.
- Вот мы тут спорим, - пропустил Васёныш мимо ушей слова Вепрева, - возьмём крепость или отступим. Я видел дурной сон, будто, разгрызая орех, сломал зуб. Ведь ты, Офима, разумом в батюшку. Разреши наш спор.
- Войско уж начало оточение крепости, - с укоризной сказал воевода сумасбродному князю.
