Стало совсем темно, когда кареть со Всеволожей и Неонилой остановилась у ворот наместничьих хором. Города она и не посмотрела. Знала, немало воинов ввёл с собою Васёныш, да не всех. Большая часть оставалась в поле у Одноушева. Глеб Иванович Оболенский, коего она видела у Пречистой с рундука великой княгини Софьи Витовтовны, встретил на красном крыльце.
- Рад принять тебя, Евфимия Ивановна, - громко произнёс воевода, а истиха примолвил: - Андрей Фёдорыч всё поведал. Придумаю, как помочь. - И добавил во всеуслышание: - Не повечеряешь с нами? Басил ь Юрьич даёт добро.
- Извини моё главоболие, - поклонилась боярышня Оболенскому.
Одрину ей отвели обширную с прихожею о двух окнах. Внесли три светильника. Повечеряли с Неонилой. Васёныш, слава Богу, не взошёл. Верная услуженница сызнова улеглась у одра боярышни.
- Тут тебе неудобь. Полезай ко мне. Или же отдыхай в своей ложне, - пожалела её Евфимия.
- Спи, - ответила Неонила. - Моё место, где повелит душа.
Сон Евфимией овладел беспокойный, с криками, суетой, обилием непонятных звуков, коих не избегнешь в чужих хоромах.
Проснулась, а Неонилы нет. Выскочила в предспальник - она над доской хлопочет. Доска на ножках. На доске белый плат.
- Чем ты тут занялась?
- Катанием.
Неонила разглаживала боярышнино белье деревянным катком. Вид её был ужасен. Очи запали, ланиты красны, лик зарёван.
- О летник твой укололась, - пожаловалась услуженница. - Стала расправлять наручи, дабы убрать летнюю сряду на зиму, и… Там какие-то иглы вшиты.
Боярышня вспомнила о брызгалках Андрея Дмитрича, вложенных аммой Гневой в её одежду.
- Оттого и ревела? - посочувствовала она.
- Вовсе не оттого, - Неонила провела кулаком под глазами. - Град поят воями негниючки-князя, - всхлипнула она. - Кругом татьба и убийства. Воеводе Оболенскому ночью отсекли голову. Бояре московские брошены в застенок.
Евфимия прижала к щекам ладони. Пламень ожёг лицо.
- Не может такого статься. Юрьич крест целовал воеводе Великого Устюга.
- Взял душою на праве, да и убил, - понурилась Неонила. - Заполночь клятвопреступник открыл ворота. Вся его рать, почитай, внутри крепости. Преисподняя, да и только.
Наскоро умывшись, опрянувшись, боярышня спустилась в среднее прясло терема, где вчера был пир. Никто из давешней челяди не встретился на её пути.
Васёныш сидел за столом один. Бекшик-Фома услужал ему.
- Присаживайся, Офима. Потрапезуем. Всеволожа соображала, как начать речь. Подавив возмущение, спросила:
- Где Глеб Иванович?
Косой, как в день убийства Романа, ел копчёного гуся без костей.
- Воевода отправился в лучший мир, - спокойно отвечал он, уписывая полотки.
- Где боярин Челядня, Голтяев, Михайло Чепчик? - продолжала Евфимия.
- Что-то ты о них всех с утра вспомнила? - удивился князь. - Бояре пока не отправлены в лучший мир. Вот с худшим миром завершат счёты…
- Стало быть, попираешь крест и Евангелие? - тихо произнесла Всеволожа.
Васёныш встал, обтёр руки платчиком.
- А ты что же думала? - грозно вопросил он. - Лучшего воеводу Васькина оставлю у себя за спиной? Слова - пустое источение звуков. Главное - мысли. Я же при крестоцеловании мыслил: «Дай, Господи, взять сей град до полуночи!» И вот взял.
- Бога-то не бери в сообщники своему злодейству, - не сдержала гнева боярышня.
- Пошла прочь, Офима! - заорал Косой, хватая со стола нож.
Впрочем, тут же он уронил окровавившееся лезвие и сунул большой палец в рот.
- Укололся, враг тебя возьми. Уходи! Ты всё сделала.
Евфимия медлила, наблюдая за ним. И вдруг просветлела.
- Нет, я ещё не всё сделала. Я пришла к тебе с предложением.
- С каким… таким… предложением? - сосал палец Васёныш.
- Ты мечтаешь заполучить меня по излюбу?
Он слушал настороженно.
- Ну?
- Предрекал, что не в Вологде, так в Великом Устюге, сама вымолвлю нужные тебе слова?
Князь молчал.
- Я их вымолвлю, - пообещала Евфимия, - если отпустишь московских бояр и людей их с миром. В них воистости кот наплакал. Опасаться нечего. Я же согласна…
Васёныш забыл свой палец, и капля крови упала на ржаной хлеб.
- На что согласна?
Боярышня опустила взор долу.
- На всё.
В палате воцарилось молчание.
