- Отчего так злы эти люди? - спросила его из окна Евфимия.
- Сурожане купцы, - помрачнел охраныш. - Известная костромичам троица: Гостило, Добрило и Некомат. Привозят Волгой товары аж от самого синего моря. Из Сурожа, Кафы, Ялиты, Кречева. Вот мы у них и взяли взаймы без отдачи.
- Отняли? - спросила Евфимия.
- Зачем? Сами дали. Разоблакли их, привязали к сохе, велели бить кистенями и плетьми… Тьфу!- ругнулся Немир и поскакал к взорвавшимся ссорой обозникам, чтоб унять галдёж.
Вновь потянулись тряские путевые дни с постояниями в курных избах, с картяной и зерновой игрой на привалах. Посетили жалостный городишко Блудкин где-то в Залесье. Евфимии удалось выспаться в опрятной светёлке, в чистой постели. Здесь Васёныш и навестил её. Взглядом выпроводил Неонилу, вкрадчиво спросил:
- Злобишься, Офима? - Не получив ответа, присовокупил: - Ты, помнится, говаривала: «Насилу не быть милу». И ещё: «Под насильщиной жить не стану». Нынче не неволю твоих чувств. А дождусь ли волеизъявления?
- Отпусти меня, Васёныш, - попросила Всеволожа самым дружелюбным голосом.
Косой сдвинул брови.
- Стало быть, без перемены… Ничего, Офима. Доказню тебя. Не в Вологде, так в Великом Устюге, а доказню. Сама вымолвишь нужные слова.
Едва он выскочил, впорхнула Неонила чёрной птицей.
- Только что Немира на телеге привезли. Княжьи люди в Блудкине насильничают, грабят. Немир с ними сгинул на всю ночь. Гражане отмстили удальцу. Не дожил до срока жизни. По досмотру на нём - раны: на голове, на лбу прорублено бердышом до крови, на правой щеке зашиблено кистенём до крови, на правой руке, на локте, прошиблено кистенём до крови…
Евфимьина жалость не шелохнулась.
- Стало быть, кистени не только у татей, а и у мстителей, - всего-то отозвалась она.
С того дня обочь карети стал скакать Нелюб.
Всеволожу со спутницей и колесницей переместили из обозного хвоста ближе к князю.
Вот и опять подградие. Уж не Костромы - Вологды. И мост не через Волгу, а через приток Сухоны.
Тесно на мосту. Движение прекратилось. Боярышня вскоре заметила, что остановка не из-за тесноты, совсем по иной причине.
Кареть ещё чуть продвинулась. И вот стало видно, как тощий согбенный старец преградил путь Васёнышу. Евфимия тут же узнала старца. Вспомнила Дом преподобного Сергия, прю князя Юрия с послами московскими, восхищенный шёпот толпы: «Григорий! Григорий!» Бонедя тогда описала старца единым словом: «Мощи!» Юный Корнилий, уходящий из мира, сказал о нём: «Всем враждотворцам необинующий обличитель. Молитвенник пустынного жития. Провёл десять лет в затворе». Как было не узнать? Это Григорий Пелшемский. Игумен обители, что созрела на пустыньке среди лесов и болот на речке Пелшме, притоке Сухоны. О том ещё батюшка покойный, боярин Иван Дмитрия, поведывал при встрече у Троицы за трапезой. И вот старец, поддерживаемый двумя монахами, вскинув перст, в чём-то укоряет князя. Оттого и стало движение на мосту.
- Что там за катавасия? - теребила Неонила боярышню, высунувшуюся чуть ли не по грудь из окна карети.
Всеволожа, не обратив на неё внимания, пыталась доспроситься Нелюба:
- Что он говорит?
Не в пример Немиру, молчаливый Нелюб уст не разомкнул. Отвечал за него ближний всадник:
- Отшельник закрывает нам путь. Вещает, мол, невязь царит в государстве нашем, то есть недостаток крепости, связи, державы. Велит положить вражде дерть и погреб.
Тут князь ястребино-взмахнул рукой. Монахи были рьяно оттащены. И в следующее мгновение сухое тело Григория Пелшемского, перелетев через оперенье моста, скрылось, падая в реку.
«Ах!» - прошло по пёстрому воинству и затихло. Рать устремилась дальше волей её вождя.
- Утоплен! Утоплен! - надрывалась Евфимия.
- Охолонись, боярышня, - наконец-то разомкнул рот Нелюб. - Чай, с берега видели. Авось вызволят. Останется старик жив. Душа телу спорница!
В вологодском кремнике ожидал разор. Наместник с боярами «задали лататы» по выражению Бекшика-Фомы. Сам же татарин стоял на красном крыльце с питейной чашей в руках.
- Полный каул романеи! Пригубь заморского вина, - предлагал он Нелюбу.
Евфимия попросила Неонилу вызнать о судьбе старца. Слава Богу, известия были добрые. Григория Пелшемского спасли, увезли в обитель.
