«Я не могу, не могу, – думала она. – Я этого не вынесу.
Возможно, тебе следует рассматривать это как наказание за мысли о Босуэлле. Сегодня ночью тебе предстоит расплатиться за свой грех. Ты возжелала мужа ближнего твоего. Ведь он женат, и ты сама подарила его невесте ткань для свадебного платья».
– Ага, теперь ты улыбаешься, – сказал Дарнли. – Прошу прощения, любовь моя, я должен отлучиться на минуту.
Он соскочил с кровати и направился в уборную, чтобы облегчиться. Мария быстро сняла одежду – она не хотела, чтобы он сделал это, – и надела плотную ночную рубашку с шерстяной подкладкой и застежками на шее. Затем вынула заколки из своей прически, наклонила голову и тряхнула волосами, странным образом возбужденная их роскошной густотой. Что, если бы они сейчас упали вокруг лица Босуэлла, лежащего на спине? На что похожи волосы леди Босуэлл в постели?
– Если бы ты только могла видеть свое лицо, – пробормотал Дарнли.
Она открыла глаза и увидела его, потрясенно застывшего на другой стороне комнаты. Его стройное молодое тело купалось в лунном свете, руки висели вдоль туловища.
Она бесстрастно смотрела на него, вспоминая те дни, когда эта стройность и изящество волновали ее. Но это была эстетическая реакция, то же самое чувство, когда любуешься изысканной резной статуэткой, внезапно поняла она. Это не имело ничего общего с…
Да, он нравился ей как красивый предмет. Но лишь как предмет, совершенный по мастерству исполнения.
«Если это мой долг и наказание, да будет так, – решила она. – Теперь я должна искупить свой грех. И мне даже не позволено выбрать способ для искупления. Лучше бы я постилась целый месяц или босиком дошла до Рима. Но мне суждено другое наказание».
– Я думал, что больше никогда не окажусь в твоих объятиях! – воскликнул он. – О Боже, как я обожаю тебя! – Он забрался в постель. – Когда ты подарила мне в Холируде эту кровать с прекрасными покрывалами и занавесками моего любимого коричнево-фиолетового оттенка, я надеялся… но не смел поверить, что прощен и ты снова хочешь быть моей женой. Но потом ты не пришла…
– Тише, Генри, – сказала она и погладила его по голове. Он расплакался. Только не это! Только не долгие разговоры с отсрочкой любовного акта. Нет, она этого не вынесет. Если этого не случится сегодня ночью, она не могла обещать себе, что снова доведет себя до такой крайности. Она должна возбудить его, чтобы он поскорее приступил к делу и перестал хныкать.
Мария притянула его лицо к себе и начала целовать. Его плач прекратился как по волшебству. Он стал жадно отвечать на ее поцелуи, прикусывая ее нижнюю губу и засовывая ее себе в рот.
Она чувствовала, как его стройное, почти костлявое тело прижимается к ее телу. В нем не было силы, только слепое желание. Почти жалея его, она расстегнула ночную рубашку и дала ему почувствовать свою обнаженную плоть. Он задрожал и снова заплакал. Мария быстро пробежала пальцами по его спине и поцеловала худые плечи. Этот плач не может продолжаться.
– Мария… жена моя… Должно быть, ты слышала, что в Эдинбурге я ходил, куда не следовало, искал женщин… Я был так неправ! Я больше не буду грешить!
– Тише, – повторила она. Как будто ее беспокоило, грешил ли он со шлюхами!
«Но считается, что я должна беспокоиться, – напомнила она себе. – Мне следует заботиться о душе моего дорогого мужа».
Ее внутренний голос почти утонул в навязчивом шуме неутоленных желаний Дарнли. Он лежал на ней, дрожащий и пребывающий в нерешительности, не зная, следует ли боготворить ее или учинить грубое насилие над ней. Мария поцеловала его со всей доступной ей видимостью страсти, чтобы наконец подтолкнуть его к действию. Теперь она могла это вынести.
Он отреагировал как двадцатилетний юнец, которым и являлся на самом деле. Она откинулась на спину и позволила ему заниматься любовью с ней, стараясь думать о чем-то еще. О ястребах, паривших в небе над головой, о темной воде между валунами, где остановились они с Босуэллом… При мысли о Босуэлле ее мышцы непроизвольно напряглись, и это испугало Дарнли. Он издал невнятный возглас и перестал двигаться, но она быстро успокоила его.
