– По-моему, нужно что-то делать, – сказал Байрон.
Дайана глянула на него – она крошила яблоко за кухонным столом, – но не нашла, что ответить. Потом допила содержимое очередного стакана, поставила его в ряд с другими, уже опустошенными, и снова посмотрела на сына. Казалось, она смотрит на него откуда-то издалека, словно была настолько погружена в собственные мысли, что никак не может теперь отыскать обратный путь в реальный мир. Затем она слегка улыбнулась и снова принялась резать яблоки.
Уже начался июль. С того происшествия на Дигби-роуд прошло двадцать девять дней, а с того момента, как они обнаружили на колпаке вещественное доказательство в виде вмятины и красной краски, – двенадцать. Теперь на кухне царил полный беспорядок, все поверхности были заставлены стопками грязных тарелок и чашек. Если Люси требовалась ложка, Байрону приходилось сперва отыскивать ее в груде грязной посуды, а потом тщательно мыть. В прачечной стоял такой противный затхлый запах, что он все время закрывал туда дверь. Дайана больше не ставила машину на знакомой улице, обсаженной тенистыми деревьями, где парковали свои автомобили матери всех остальных учеников. Она оставляла «Ягуар» там, где его не смог бы заметить никто из знакомых, и оставшуюся часть пути до школы они шли пешком. Мыски давно не чищенных школьных туфель Люси были ободраны. Байрон где-то потерял очередную пуговицу от школьной рубашки. Аккуратные кардиганы все чаще теперь сползали у матери с плеч. Казалось, будто все вещи начинают забывать, какими они были раньше.
Когда Байрон рассказал Джеймсу о том, что происходит у них в доме, тот заявил, что необходимо немедленно выработать новый план действий.
– Но какой? – спросил Байрон.
– Пока не знаю. Я думаю, – сказал Джеймс.
Следовало принять во внимание также и то, как Дайана вела себя все выходные. Она, похоже, совсем перестала правильно воспринимать окружающую действительность. Например, она до такой степени боялась опоздать к приезду Сеймура, что в итоге они проторчали на перроне почти целый час. И все это время она без конца подкрашивала губы, так что в конце концов рот ее стал каким-то совсем чужим. Байрон попытался развлечь Люси игрой в «I-Spy»[34], но только ее расстроил, она так и не сумела догадаться, какое слово начинается на «с». («Сы-ыр», – наконец прорыдала она. И все еще плакала, когда подошел поезд.) Встретив отца, мать метнулась к машине, нервно говоря на ходу о вещах, абсолютно друг с другом не связанных: о жаре, о том, как у Сеймура прошла неделя, о чем-то вкусном на ужин. Она могла бы с тем же успехом крикнуть: «Колпак, колпак, посмотри, какая на этом колпаке вмятина!» На обратном пути она то и дело останавливала машину.
Дома тоже было не лучше. За обедом в субботу Байрон попытался несколько снизить напряжение, спросив у отца, как он относится к Европейскому Экономическому Сообществу, но отец только утер губы и спросил, нет ли соли. И попросил подать ему соль.
– Соль? – переспросила мать.
– Да, – сказал он. – Соль.
– И что соль?
– Ты что, не слышала? О чем ты все время думаешь, Дайана?
– Ни о чем. И я все слышала, Сеймур. Ты сказал что-то про соль.
– Я сказал, что не чувствую в этой еде соли. Обед попросту недосолен.
– А я чувствую в этой еде только соль. – Она оттолкнула тарелку и заявила: – Нет, я решительно не могу больше это есть!
Байрону показалось, что эти слова означают что-то совсем другое, не имеющее ни малейшего отношения ни к соли, ни к недосоленной или пересоленной еде. Он и потом постоянно прислушивался, пытаясь понять, как поведут себя родители, но они все время сидели в разных комнатах. И если отец куда-то входил, мать тут же стремилась оттуда выбежать. А в воскресенье с самого утра Сеймур снова уехал в Лондон.
