Байрона совсем не удивило, когда у костра он обнаружил мать. Она грела у огня руки. Вообще-то она часто жгла костры. Но его удивило, что на этот раз она прихватила с собой стакан с каким-то питьем и сигарету. Он никогда раньше не видел, чтобы она курила. Хотя по тому, как она подносила сигарету к губам и с наслаждением затягивалась, можно было предположить, что это занятие ей нравится. Ее лицо как бы все сейчас состояло из четко вырезанных темных теней, но волосы и кожа так и сияли в свете костра. Она нагнулась и что-то достала из сумки, стоявшей у ее ног. Затем вроде бы минутку помедлила, сильно затягиваясь сигаретой и прихлебывая свое питье, а потом бросила эту вещь в огонь. Пламя ненадолго притухло под тяжестью упавшего предмета, потом вспыхнуло с новой силой, выбросив вверх длинный язык.
А мать снова поднесла стакан к губам. Она пила умело, и казалось, что стакан сам хочет, чтобы она поскорее его опустошила, а не наоборот. Докурив, она швырнула окурок на землю и затоптала его острым носком туфельки, словно уничтожая следы некой ошибки.
– Что это ты тут делаешь? – спросил Байрон.
Она резко обернулась. Вид у нее был испуганный.
– Это всего лишь я. – Байрон засмеялся и посветил себе в лицо фонариком, показывая, что вовсе не хотел ее напугать. Сильный свет фонарика ослепил его. Внезапно все вокруг словно исчезло в некой синей дыре, прожженной конусом яркого света, на мгновение исчезла и мать, и Байрону пришлось не сводить с нее глаз, чтобы не чувствовать себя полностью ослепшим. – Я просто никак не мог уснуть. – Он сказал это только для того, чтобы она не подумала, будто он за ней шпионит. Ослепительная синяя дыра начинала постепенно меркнуть.
– И часто ты выходишь из дома, когда не можешь уснуть? – спросила Дайана.
– Не очень.
Она печально улыбнулась, и он почувствовал, что, если бы ответил иначе, если бы сказал «да, часто, я сюда все время прихожу», она бы еще что-нибудь ему сказала, и благодаря этому их разговор пошел бы по совсем иному руслу и мог бы как-то объяснить происходящее в саду.
А мать тем временем вытащила из сумки очередной предмет, больше всего похожий на остроносую туфельку с каблуком-шпилькой. Туфлю она тоже кинула в огонь. В воздух с треском взлетели искры, и огненные пальцы мгновенно обхватили добычу.
– Ты что, сжигаешь свою одежду? – с тревогой спросил Байрон. Он не был уверен, что сумеет объяснить Джеймсу такой поворот событий.
Мать не ответила, похоже, она просто не сумела найти ответа.
– Это вещи, которые были на тебе тогда? – спросил он.
– Все они уже давно вышли из моды. Я их никогда не любила.
– А папе они нравились. Это же он их тебе купил.
Она пожала плечами и отпила еще глоток из своего стакана.
– Да, купил, ну и что? – сказала она. – Теперь все равно слишком поздно. – И, приподняв сумку, она раскрыла ее над огнем. Сумка была похожа на чей-то рот, раскрытый в зевке. Из нее змеями выползли два чулка, вторая туфелька на шпильке и кардиган из овечьей шерсти. И снова пламя радостно взметнулось вверх, а Байрон стоял и смотрел, как эти вещи чернеют, обугливаются и превращаются в прах. Ночная тьма словно таяла в жарком пламени костра. – Я не знаю, что мне теперь делать, – вдруг сказала мать.
И Байрону показалось, что она разговаривает не с ним, а с кем-то еще. Он молча смотрел на нее, страшась того, что может случиться дальше.
Но мать больше ничего не сказала. Только вдруг ужасно задрожала, сгорбилась и обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, но это не помогало. Она дрожала все сильнее, ее тело словно сотрясали какие-то конвульсии, оно словно говорило: «Нет, нет, нет!», и теперь дрожала, казалось, даже ее одежда. Скинув с себя теплый махровый халат, Байрон осторожно накинул его матери на плечи. Он и сам не понимал, почему это так, но отчего-то вдруг почувствовал себя выше и сильнее, чем она, словно за то время, что они стояли у костра, успел стать совсем взрослым. Мать поймала его руки и крепко их сжала.
– Тебе надо поспать, милый, – сказала она. – Завтра ведь в школу.
Когда они шли обратно через луг и сад, прямоугольный профиль их дома был четко виден на более темном, почти черном фоне холмов. Окна дома сияли отраженным светом, точно стеклянная бижутерия. Они миновали пруд, где чего-то ждали гуси, смутно видимые во тьме у кромки воды. Мать споткнулась на своих каблуках, и нога у нее подвернулась в лодыжке так, словно там сломался какой-то крючок, но Байрон успел протянуть руку и поддержать ее.
