Шла вторая неделя летних каникул, и каждый день Беверли торчала у них с утра до вечера. Иногда Байрон, уже ложась спать, все еще слышал, как женщины оживленно беседуют на террасе. Их голоса повисали в вечернем воздухе, точно густой сладкий аромат маттиол и душистого табака. «Ты права, права», – подпевала мать Байрона, когда Беверли делилась с ней очередным впечатлением или рассказывала какую-то историю. Однажды утром он раздернул на своем окне занавески и тут же увидел Беверли, которая загорала в шезлонге в своей пурпурной шляпе и со стаканом в руке. И понять, что она там не ночевала, можно было лишь благодаря присутствию Джини да новой паре пластиковых босоножек, на этот раз белых. Джини зачем-то влезла на столик и стояла на нем во весь рост. Никаких швов у нее на коленке видно не было. И пластырем ей ногу больше не заклеивали. И все-таки Байрон решил, что лучше никаких дел с этой Джини не иметь.
А Люси и вовсе категорически отказалась играть с Джини, заявив, что от нее плохо пахнет. Кроме того, Джини уже успела поотрывать головы у всех кукол Люси. Байрон, правда, попытался вставить головы обратно, но это оказалось чересчур сложно: ему никак не удавалось снова зацепить за петельку внутри пустотелой кукольной шеи пластмассовый крючок, представлявший собой как бы верхнюю часть позвоночника. В итоге он попросту сложил расчлененных кукол в обувную коробку с крышкой. Ему было неприятно смотреть на их улыбающиеся лица, лишенные тел.
Между тем он не забывал вести в тайной тетради записи своих наблюдений и описывал там каждую встречу Дайаны и Беверли. Джеймс прислал ему тайный шифр, основанный на перестановке букв, и новые кодовые имена для Беверли и Дайаны («Миссис Х» и «миссис У»), но шифр оказался для Байрона сложноват, и он постоянно делал ошибки.
Женщины часто слушали музыку. Они переносили проигрыватель на кухонный стол, открывали двери на террасу и там танцевали. Отцовские пластинки Беверли находила весьма скучными («Господи, в каком веке он родился?» – спрашивала она), так что притащила целую коробку своих. Теперь они слушали «Carpenters and Bread». Но самыми любимыми у Беверли были два «сингла» – Гарри Нильсона и Донни Осмонда. Стоя у окна в гостиной, Байрон смотрел, как они танцуют. Движения Беверли были резкими, она часто встряхивала головой в такт музыке, а Дайана скользила по террасе плавно, словно подхваченная течением реки. Иногда Дайана показывала Беверли то или иное танцевальное па, и они тогда двигались рядом. Дайана держалась очень прямо, высоко подняв голову и изящно округлив руки, а Беверли, опустив голову, все время смотрела на ноги своей учительницы, пыталаясь повторить ее движения, и, хотя они были одного роста, казалось, что Дайана значительно выше. Байрон слышал, как однажды мать предложила Беверли научить ее «всему, что знает сама», но, когда Беверли спросила, чему именно, Дайана смешалась и сказала, что все это ерунда. Если звучала песенка Гилберта О’Салливана «Puppy Love»[53], Беверли нежно прижималась к Дайане, и они танцевали медленно, еле переставляя ноги и кружа на одном месте, а потом Беверли, взяв в руки стакан со спиртным и лукаво поглядывая на подругу из-под полей своей бесформенной шляпы, говорила:
– Ну и повезло же тебе, Дайана! Такой красавицей родилась!
Беверли утверждала, что ключ к будущему человека в его имени, что имя – это как бы некий билет к успеху. Как может девушка чего-то добиться, если ее зовут Беверли? Вот если бы у нее было такое классное имя, как Дайана, или Байрон, или Сеймур, все в ее жизни тогда было бы иначе.
На той неделе Беверли начала понемногу брать у Дайаны одежду – просто поносить. Сначала это были мелочи: скажем, пара тонких шелковых перчаток, чтобы защитить руки от солнца. Затем вещи покрупнее. Однажды, например, Беверли нечаянно облила себе весь живот очередным желтым напитком из банки. Дайана, разумеется, тут же бросилась к себе и принесла ей чистую блузку и юбку-карандаш. Беверли надела все это и попросила заодно одолжить ей туфли на каблуках – ведь к такой юбке пластиковые сандалии никак не годились. В общем, во всем этом она отправилась домой, но на следующий день и не подумала возвращать позаимствованные у Дайаны вещи, о чем Байрон, естественно, сделал соответствующую запись в тетрадке.
