— Ему нельзя ходить по городу.
— Брось, ведь я сказал же тебе, что все в порядке.
— Вы, что ли, с ним пойдете?
— Да, мы.
Человек облегченно вздохнул и потащил тележку дальше. День кончился. Вдали, там, где крутую улицу замыкал кусок неба, вставала тьма, постепенно подбиравшаяся к домам. Никем не подгоняемый, человек быстрым шагом шел в гору, таща за собой тележку. Эсэсовцы шагали сзади. Порой до него долетали обрывки разговора, смех. Не оборачиваясь, он шел прямо к своему дому, который показался в ту минуту, когда тьма, как бы свалившись откуда-то с неба, сразу окутала молчащие улицы. Приободрившись, человек прибавил шагу. Немцы заметили это. Один из них крикнул:
— Эй, ты, куда так спешишь?
— Домой, — ответил человек, не поворачивая головы.
— Который твой дом?
— Вон он. — Человек показал рукой на дом, видневшийся вдали сквозь сгущавшиеся сумерки.
— Тот, двухэтажный?
— Да.
— Направо?
— Да.
На башне костела пробили часы. Одинокий звук величаво прокатился под темным небом.
— Stehen bleiben! — раздалось за спиной идущего. Он замер. Услышал, как остановились эсэсовцы.
— Который час? — крикнул эсэсовец. Человек молчал.
— Тебя спрашивают! Который час?
— Половина восьмого.
— Что же ты до сих пор шляешься по улицам?
Человек хотел повернуться, но эсэсовец крикнул:
— Стой! Куда идешь?
— Домой.
— Комендантский час! Где твой дом?
— Там.
— Иди!
Человек дернул дышло и повернул к дому. Когда он остановился у ворот, эсэсовец прицелился и выстрелил. Человек качнулся и медленно стал оседать, тело его повисло на перекинутой через грудь лямке, затем распростерлось на булыжнике. Тележка тихо покатилась вперед.
— Что же это? — прошептал человек, лежа на мостовой и озираясь вокруг. — Что же это? — повторил он. Он лежал на камнях, и крутая плоскость мостовой придвинулась вплотную к его испуганным глазам. — За что?
Скрипнули ворота, раздвинулись немного, потом приоткрылись шире. Какая-то женщина вышла из темноты. Увидев раненого, она наклонилась над ним и спросила:
— Это ты?
Человек, лежавший на мостовой, повернул к ней лицо.
— Мама, — прошептал он, — за что?
Она подняла голову, повернула неподвижное лицо к темным фигурам, стоявшим неподалеку.
— Вези его в больницу! — приказал эсэсовец.
— Кто это сделал? — спросила женщина.
— Уже комендантский час, — ответил эсэсовец.
— Кто это сделал? — повторила женщина.
— Ты что, не понимаешь, что тебе говорят?! — заорал немец. — Тащи его в больницу!
— Зачем?
— Старая кляча! Чтобы его перевязали!
Женщина обняла раненого и попыталась поднять. Сын взглянул на нее:
— Подожди, — шепнул он. — Я сам. — Он попробовал встать, но бессильно выдохнул: Не могу…
Мать наклонила тележку, придержала опущенное дышло, и он вскарабкался на платформу. Тележка была небольшая, и ноги его повисли в воздухе. Женщина схватила лямку, надела ее на себя и повернулась вместе с тележкой к склону. Только теперь она заметила на мостовой большое темное пятно.
— В больницу! — приказал эсэсовец.
Улица сбегала вниз. Женщина смерила взглядом крутизну и стала спускаться. Сзади напирала тележка, на которой лежало тяжелое тело сына. Женщина оглянулась, ноги раненого бессильно болтались, по камням волочились лямки упряжи, и все, что происходило потом, было необыкновенно странным. Тысячи раз виденная улица казалась неведомой страной, по которой катилась тележка с ее сыном. «Я не удержу тележку, — подумала она. — Скажу ему, чтобы встал».
— Какой ты тяжелый, — сказала она, не поворачивая головы. Не услышав ответа, она остановилась и, не выпуская дышла из рук, чтобы не потерять равновесия, оглянулась. Лицо раненого посерело.
— Подожди, я встану. — Он попытался приподняться на локте, но тут же, обессиленный, упал на доски. — Нет, не могу, мама. Не могу…
Эсэсовцы, шедшие сзади, нетерпеливо подгоняли ее криками.
— Нет, ты совсем не тяжелый, — сказала она и двинулась вперед.
— Ты хотела сказать мне что-то другое, — ответил тихо сын.
— Нет, ничего.
— Ты хотела сказать другое, но ты такая добрая…
— Нет, сынок, я ничего не хотела сказать. — И, помолчав немного, спросила, перебивая грохот колес: Очень больно?
— Нет, совсем не больно.
