Сэм вцепился в горячую и надёжную ладонь. Прорва свернулась где-то на окраине сознания. Сэм точно знал, с кем ему повезло.
Хлопнула дверь, пропуская внутрь хозяина склада. Сэм счёл это достойным поводом, чтобы избавиться от мокрой, холодной и постылой повязки.
— А теперь я совершенно не представляю, что делать дальше.
Маклауд не выглядел человеком, который хорошо провёл время. Видимо, скабрезные намёки Дина прошли мимо кассы. Ничего там не было, просто сидел, пока бедной женщине не стало чуточку лучше.
— Может, как ты говорил, выставим на тот сайт фото Джимми? — вяло предложил Сэм. Он и сам понимал, что предложение так себе. После того, как мистер Куинн засёк Маклауда, этот финт вряд ли пройдёт.
Мак покачал головой.
— Он теперь на шаг впереди, парни. И… я боюсь. Я даже не представлял, сколького я о нём не знаю.
— Зато я знаю, кто может нам помочь, — сказал Дин. Он решительно поднялся. — Мак, у тебя здесь соль есть? Хорошо бы фунта два, я не успел пополнить наш запас.
1869 год, Йоркшир, Англия
Бронтон — небольшой городишко, но бойкий, торговый. И на ярмарки, которые пять раз в году собирается вся округа.
Куинну было нелегко решиться и заплатить за место в ряду палаток. И не столько из-за денег — все его коллеги как один твердили, что всё окупится, — сколько… Не любил Куинн толпу, а на ярмарке была именно толпа.
— Сковородки! Сковородки! Уютю-у-уги! Лучший чугун Уэльса!
— Руно! Золотое руно! Чистое, пушистое! Само чешется, само треплется, само в клубки мотается! Австралийские мериносы — это вам не девонширская короста! Налетай, подешевело!
— Тре-бу-ха! Тре-бу-ха! Свежая, перчёная, жарим при вас! С кровью, с репой, сельдереем! Тре-бу-ха! Выймем из кого хотите в присутствии заказчика!
— Хозяюшки, а кому холста?! Почти даром, хозяюшки! Что?! Что значит — мыши грызли?! Это тебя, старая грымза, они грызли!
Крики торговцев, смех, вопли обворованных и улюлюканье зевак, топот, мычание, блеянье, ржание, детские возгласы — всё это сливалось в огромный молоток, который лупил Куинна по голове. Но дело, похоже, и вправду того стоило. Развешенные на доске дагерротипы — лучшие образцы его мастерства — привлекали не только зевак-пустозвонов, но и настоящих клиентов. Пять заказов он принял всего-то за два часа, а один джентльмен жаждал запечатлеть свой светлый образ незамедлительно, вот только сходит домой за цилиндром. Джентльмен, как показалось Куинну, возвращаться не собирался, но Куинн не огорчился. Противный тип, из тех, кто всюду лезет, а сам минуты спокойно не высидит. Потом ещё жалуется, что изображение размазано.
— Прекрасная работа, мистер Куинн, — пророкотало справа, и Куинн вздрогнул, оборачиваясь.
Очень высокий и невероятно худой джентльмен в чёрном водил орлиным носом по выставке изящно забранных в рамки пластин. Откуда он взялся?! Только что ведь здесь стояла, прицениваясь, пухлощёкая матрона в чепце и вертелись какие-то угольщики. Последним услуги Куинна были явно не по карману, но почему не поглазеть? На то и ярмарка. А теперь у палатки будто метлой промели, только ручку от неё забыли. Чёрную такую, длинную палку.
— Благодарю, господин, — Куинн старался держаться с достоинством, но вид джентльмена внушал такой трепет, что задача была практически непосильной.
— Они ведь все посмертные. — Джентльмен не спрашивал, джентльмен утверждал.
Куинн расплылся в хитрой улыбке, несмотря на то, что сердце тревожно сжалось.
— Господин понимает! — Он хотел добавить, что господин первый, кто это понял, но, похоже, не было в том нужды.
— Этот ребёнок мёртв никак не меньше недели, — сказал чёрный, и его узловатый палец упёрся в портрет прелестной Рози, дочки одного лондонского писаря.
— Совершенно точно! — Тут ему не пришлось изображать удивление. — Я дагерротипировал ровно через восемь дней, как это дитя прибрал Господь. Но как…
Джентльмен оторвался от созерцания Рози и посмотрел Куинну прямо в глаза. Куинн на целую минуту перестал дышать. Не от страха, хотя его тоже было полно. От восторга.
Так должен смотреть самый совершенный фотографический аппарат на свете. Бесстрастно, точно, выхватывая самую суть. Два зрачка — как два объектива, что запечатлевают быстротекучий миг, дабы Вечность потом могла перебирать снимки и бесшумно смеяться над суетностью проходящего.
