1895 г., Лондонское предместье
Дункан Маклауд всегда был на стороне прогресса. Он с удовольствием отряхивал прах отжившего со своих ног и двигался вперёд. Это помогало держать себя в тонусе и не раскисать. Но вот сейчас, несмотря на все признаки прогрессивных веяний, отряхнуть с ног хотелось именно их. Веяния, в смысле, отряхнуть.
Влип — хуже не бывает, причём попался, как обычно, именно на самых высокодуховных порывах. Ибо помощь вдовам и сиротам, несомненно, входило в число упомянутых порывов, даже если дело касалось…
— Ах, господин Маклауд, — слезливо затянула вдова Макмангус, промокая свои мышиные глазки грязным фартуком, — не знаю, что бы я без вас делала!
«Нашла бы ещё какого-нибудь жалостливого идиота», — с тоской подумал Маклауд. Он уже не мог дождаться, когда всё это кончится.
Хотя, возвращаясь памятью к началу нехорошего, в прямом смысле — с душком, дела, Дункан всякий раз был вынужден признать, что не прошёл бы мимо рыдающей женщины с мёртвым ребёнком на руках. Даже если бы знал заранее, во что это выльется.
Дитя, казалось, уснуло. Но неопрятная простоволосая баба рыдала так безутешно…
Редкие прохожие замедляли шаги при виде этого зрелища, но не остановился ни один. Дункан знавал и более жестокие времена, но равнодушию так и не научился.
Ребёнок болен, а у неё нет средств на доктора?
— Что с вашим сыном, сударыня? — Дункан вежливо приподнял щегольской цилиндр.
— Он умер!!! Не дышит!!! — выкрикнула женщина с такой яростью, словно Дункан был в этом виноват. — Господь прибрал моего Джимми, оставив мне горькую, одинокую долю!.. — Она снова завыла. — За что, Боженька?! У Тебя много ангелочков, а у меня один был!
Несмотря на трагизм ситуации, Дункан чуть не чертыхнулся. Он считал, что способен отличить живое от неживого безошибочно.
Изумительной прелести личико ребёнка ещё сохранило следы красок, а шоколадные кудряшки — блеск. Только если всмотреться, становились заметны синеватые тени у рта, под закрытыми глазами и на висках. Несомненно, дыхание покинуло этот бренный сосуд считаные минуты назад.
— Соболезную вашей утрате, сударыня, — тихо сказал Дункан.