Потом к нему стала приходить его однокурсница Нина. Тогда она была худенькой студенточкой, диковатой и молчаливой. Она заставила Виктора забыть на время и приемники и конденсаторы.
Однажды Виктор несмело вошел в комнату отца и, покраснев, как кумач, сказал:
— Слушай, папа… Пусть Нина живет у нас.
— То есть как? — удивился Иван Васильевич. — Давай уточним. В качестве кого же?
— Не все ли равно? Я хочу, чтобы она была со мной.
— Хорошо, значит, как я понимаю, ты хочешь жениться?
— Пусть так.
Нина поселилась в комнате Виктора. Потом у них родилась Анечка — черноглазая, веселая, похожая на Виктора. Ей было два года, когда началась война. Виктора призвали в армию. Нина работала токарем на военном заводе, который разместился в помещении их института. Аудитории стали цехами.
Большой, старый дом промерзал насквозь. Обледенелые окна не оттаивали, и потому в комнатах всю зиму стоял полумрак. Приходя из школы, Иван Васильевич отправлялся добывать дрова. Приносил доску от забора, разрубал ее на щепки, чтобы затопить железную печь. Ужинали при свете коптилки, и при этой же коптилке они с Клавдией проверяли тетради. Каждое воскресенье Клавдия ходила на толкучку продавать вещи.
Анечка умерла зимой сорок второго года. Маленький гроб обит был голубой марлей. Его опустили в неглубокую могилу, вырубленную в мерзлой земле. У Нины было серое ледяное лицо. Прямо с кладбища она ушла на завод.
Вскоре пришло страшное известие — погиб Виктор. Клавдия заболела. В ней словно надломилось что-то. Работать она уже не могла. Когда кончилась война, они уехали в Барнаул, чтобы переменить обстановку. Но Клавдия так уже и не оправилась. Последние годы у ней слезились глаза. Он много читал ей вслух.
Весь дом был, как раскрытый дневник…
Вот и сегодня Иван Васильевич понес в кладовку свой чемодан и заметил на полке какую-то запыленную папку. Взял ее в руки, открыл. Почерк сына. Что это? Институтские конспекты? Полистал. Нет, не конспекты, какие-то чертежи, задачи, на первом листе что-то вроде предисловия. «Я думаю, кроме отдельных, совершенно исключительных случаев, нет учащихся, неспособных к математике. Есть лишь те, у кого мышление не успевает за ходом мыслей преподавателя или учебника, за широкими шагами их рассуждений…» Иван Васильевич присел на пустой ящик, стал читать. Оказывается, Виктор задумал составить задачник, который был бы по силам любому ученику, в котором не было бы разрыва между задачами, где все они были бы соединены небольшими логическими ступеньками. Расстояние между ступеньками сперва устанавливалось совсем незначительное, но по мере тренировки оно должно было увеличиваться…
Здесь, в кладовке, и застала Ивана Васильевича Нина, вернувшаяся из школы. Он унес папку к себе в комнату. Не хотелось, чтобы она затерялась.
* * *
Прошел день, два, три… Между тем, семья жила своей обычной жизнью. Зойка училась говорить «деда». Пока что получалось «де-де». Сережа увлекался змеем, который склеил ему Иван Васильевич. Нина вечерами стирала, готовила обед на завтра. К Алексею Стратоновичу приходил его товарищ, инженер, и они вместе что-то чертили, вычисляли, готовили какое-то рационализаторское предложение.
Днем Иван Васильевич гулял по городу, читал газеты и чувствовал себя бодро. Тоска приходила только ночью, когда он оставался один в своей комнате. Ночь, как река, мягко, неслышно подхватывала его и несла через прожитую жизнь. До двенадцати город вздыхал, ворочался, укладывался спать. До двух часов еще гремел трамвай. Потом и этот последний звук исчезал. Иван Васильевич поднимался с постели, шел к окну, открывал его и садился на подоконник. Было тихо, очень тихо. Казалось, что звезды похрустывают, как алюминиевая фольга.
На подоконнике виднелся закрашенный, но все еще глубокий след. Пятьдесят лет назад Иван Васильевич, тогда еще Ваня, попробовал, хорошо ли наточен его новый перочинный нож. Ножа этого давно нет. А след остался. Глубокий, темный. Значит, не сон, значит, действительно, Иван Васильевич был маленьким. Это трудно было себе представить. Но след — свидетель. Он останется и тогда, когда самого Ивана Васильевича не будет. Да, не будет. Собственно говоря, в этом нет ничего таинственного. Все произойдет очень просто: где-то там, на юге, куда он должен уехать, чужие люди уберут его кровать в сарай и побелят то место на стене, где висел ковер. А его просто не будет… Теперь он знает, как это случается. Один раз это уже было. Черная, душная метель ударила в лицо, сбила с ног, потащила с собой в небытие. Вернулся он оттуда совсем другим — слабым, размягченным, с виноватой усмешкой на бледных губах. После этого, когда он улыбался или хмурился, то с брезгливостью ощущал на лице что-то постороннее, липкое, как паутина. Это были морщины. Но зачем думать о таких скучных вещах…
