Окно в сад

Лена захлопнула дверь каюты, сердито сунула чемодан в угол и присела на диван. В полутьме за поднятыми жалюзи она затаилась, словно спряталась. От кого? Может быть, от самой себя. Хотелось тишины. Но где ее найти? Сквозь узкие щели жалюзи лезли непрошенные звуки: стук шагов о металлическую палубу, чей-то громкий смех. С пристани неслись звуки гармони — истошные, неумелые. Скорей бы тронулся пароход, увез ее от сомнений, от раздвоенных мыслей. Скорей бы! Ожидание становилось непереносимым.

Внезапно ручка двери щелкнула. Лена испуганно обернулась. На пороге стоял Павлик.

— Ой! — вскрикнула девушка, и сердце ее обдуло холодным ветром, как во сне, когда падаешь в бездну. Но это лишь мгновение. Молодой человек с чайником в руке отпрянул.

— Извините, не туда попал.

Лена облегченно вздохнула. Какая глупость — подумать, что это Павлик! Павлик далеко, в Новотайгинске. Да и не похож этот паренек на него. Только, пожалуй, клетчатая яркая рубаха да светлые вихры мягких волос. Но как она постыдно испугалась! До сих пор сердце трепыхалось, как рыба, выброшенная на песок.

Наконец, где-то внизу загудели, застучали машины. Еле заметно, мягко всколыхнулось громоздкое тело парохода. «Тронулись», — поняла Лена.

В дверь постучали. Пришла дежурная по коридору, принесла постельное белье, протерла стекло широкого окна, зеркало, строго заметила:

— Графин в целости, при нем два стакана.

— Хорошо, — кивнула Лена.

Она причесалась, надела легонькое, цветное платьице и вышла на палубу. Встречный ветер беспричинно радостно обнял ее, затеребил, словно после долгой разлуки. Взвилась легкая юбочка. От его грубоватой ласки пришлось уйти на корму, в затишье.

Огляделась. С городом все было покончено. На горизонте остался от него дымный мазок — и только.

Мимо шли берега. Под прихмуренным небом однообразно волновалась темная вода. Когда на миг проглядывало солнце, она становилась похожей на серебро с чернью.

В кресле сидел лейтенант-артиллерист. Смотрел мимо Лены невидящими глазами. Наклонился, что-то быстро записал в блокнот. Лена искоса взглянула в исчерканный, измученный листок. Лейтенант сочинял стихи.

Внизу, на железном полукружье кормы сидела, удрученная неволей, пестрая собачонка. Бечевка от ее ошейника привязана была к лебедке. Подле собачонки — банка с молоком и нетронутый ломоть булки.

Дальше за кормой — ревущий вал воды. В разрывах бушующей пены скользила темная глубина, как пропасть, разверзался бездонный, зеленоватый мрак.

Лена прислонилась грудью к перилам. Не хотелось думать ни о чем серьезном. Она решила просто наслаждаться природой. Но природа, будто в насмешку, предлагала ей все неспокойное, остро тревожное. Вот проплыл островок — зеленый осколок суши, весь почти истаявший среди серой, злой воды. Тоскливо шевельнул он ветвями тальника вслед пароходу. Видимо, понимал свою обреченность.

Дальше отмель, где из воды торчат почернелые ребра разбитой, покинутой баржи. Странно было думать, что были здесь и волнение, и крики, и борьба, а остались тишина и трепет воды у вздыбленного, бесполезного руля. Словно павший конь, расклеванный вороньем в степи. И ветер шевелит мертвую гриву.

Некрасивым, пустынным выглядел низкий, глинистый берег, иссверленный стрижами, словно пробитый пулеметной очередью.

А вот невысокий яр, заросший осинником. Одна осинка склонилась над водой, чертит по ней безжизненным корнем. Страшно за нее. Жить ей лишь до вешней воды. И еще одна, тоже над самой водой, разодетая в багряно-боярские цвета, тоже обреченная. Повиснув над стремниной, дрожала листом, будто раньше других озябшая.

Лена смотрела на погнутые, обглоданные весенними льдами, тальники и думала с тоской: впереди еще день, вечер, ночь и еще день, и еще ночь. И все перед глазами будет эта река… Нет, напрасно она поехала на пароходе. Надо было на поезде. Вдвое быстрее. Но там две пересадки. Там суета, беспокойство, у билетных касс хвосты, пыль и грязь.

Было и еще одно обстоятельство. Даже от самой себя хотелось скрыть его. Тянуло проплыть мимо Бегучей. Зачем? Она и сама еще не знала. Тянуло что-то прикинуть в самый последний раз. Понимала, что больно будет, но почему-то поддалась странному желанию причинить себе эту боль.