Вечерело. В воздухе стояла лёгкая прохлада, и он был особенно чист. Дыхание осени чувствовалось всюду: в пожелтевшей траве, в деревьях, чьи кроны в эту пору занялись багрянцем. Стояли последние тёплые денёчки. Природа насторожилась, чувствуя перемену, и даже маленький ветерок не тревожил благодатную тишь. Недели не пройдёт, как осенний ветер, злой и колючий, сорвёт одеяние с деревьев, оставив их бесстыдно голыми. Ветер взберётся на вершины крон, где насильником начнёт выкручивать ветви-пальцы, ломать хрупкие сучья, подобно палачу, который в темнице ломает кости несчастной жертвы, надеясь вырвать из её уст признание. Деревья заскрипят, и этот стон наполнит весь лес.
Шемяка был один. Пир, устроенный им в честь примирения с братом, теперь был в тягость. Выпил две чаши вина, голова закружилась, и, сославшись на усталость, великий князь пошёл в свои покои. Через темноватые окна он видел, как веселился во дворе народ. Чёрные люди поскидали шапки и, подперев ладонями бока, пустились в пляс. Мужик-берендей, потрясая бубном, потешал собравшуюся толпу, гримасничал, дразнил бояр. Люди ухмылялись в бороды и обиду не держали, праздник был общий, и потому потешаться можно безнаказанно.
Зажгли факелы. Жёлтый свет отодвинул темноту далеко за княжий двор, оставив перед палатами разодетую и разгорячённую выпитым вином толпу. Яркие блики весёлыми зайчиками прыгали на лицах собравшихся. Мужик-берендей скоморошничал: весело приставая к девкам, за рукава тянул их в круг, а те, стыдливо отмахиваясь руками, спешили спрятаться подальше, в толпу.
— Государь, — тихо окликнул Дмитрия чей-то голос.
Он вздрогнул и повернулся к двери. У порога стоял боярин Руно. Шемяка нахмурился, не хотелось сейчас вступать в разговоры, но спросил приветливо:
— Что хотел, Степан?
Боярин Степан Руно был из московских бояр, ещё дед его служил Дмитрию Донскому. Сам же он одним из первых принял сторону его внука, Дмитрия Юрьевича. Во многом этот поступок и определил выбор остальных боярских фамилий, которые тоже приняли сторону Шемяки.
— Пришёл я проститься с тобой, — тихо начал Степан. — Василий Васильевич сейчас вотчину получил, хотелось бы мне при нём служить. Дед мой служил его деду, я бы хотел послужить его старшему внуку.
Сдержался Дмитрий, напомнить хотел, что никто его не неволил, когда он переходил к нему на службу, подавив в себе раздражение, князь отвечал:
— Ты человек вольный, боярин! Кому хочешь, тому и служишь. Что я тебе могу сказать?.. Прощай!
Дмитрий отвернулся к окну и продолжал наблюдать за тем, как веселил народ берендей. Он уже скинул с себя рубаху и павой шёл по кругу, застенчиво, будто девица на выданье, прикрывал лицо. Народ падал со смеху, взирая на чудачества мужика, а он уже приосанился и степенной поступью стал походить на боярина, и дворовые люди, смеху ради, ломали перед шутом шапки. Неожиданно веселье оборвалось, и Дмитрий увидел, что бояре под руки выводили на двор Василия. Хоть и не мог он увидеть оказанных ему почестей, но головы слуг склонились до самой земли, и Шемяка понял, кто во дворе настоящий хозяин.
Степан Руно продолжал стоять. Не так он хотел проститься. По-людски бы! Обнял бы его князь напоследок, пожелал доброго пути, сказал слово ласковое, а теперь гляди в его спину. Руно неловко переминался с ноги на ногу, половицы протяжно заскрипели под ним, а Дмитрий, повернув злое лицо к боярину, прошептал:
— Пошёл прочь, ублюдок сраный, пока во дворе розгами тебя не отодрали!
— Спасибо за милость, князь, — не то съязвил, не то обрадовался боярин и, отворив дверь, ушёл в темноту.
И недели не прошло, как приехал Василий в Вологду, а весть о его прибытии уже разошлась по всем окраинам. Московские бояре били челом Василию Васильевичу и просили службы. Вологодский князь принимал всех, и скоро его двор стал напоминать боярскую московскую думу. Со стольного города в Вологду съезжались знатные вольные люди, чьи предки ещё служили Калите. Казалось, они только и ждали, когда Шемяка выделит Василию Васильевичу вотчину, чтобы съехать из Москвы и служить опальному великому князю. Василий принимал их ласково, не напоминая о предательстве.
