— Поделом, поделом мне... — шептали его губы.
Отроки, сгрудившись тесно за спиной Дмитрия, не смели поднять на Василия глаза. Они помнили великого князя другим, когда он шёл впереди христианского воинства, гордым, неустрашимым и дерзким на слово. И даже обрубленные пальцы служили свидетельством того, что он не прятался за спины своих дружинников. Сейчас Василий предстал перед ними покорным, униженным. Им бы уйти и не смотреть на позор Василия Васильевича, но Дмитрий, обернувшись назад, закричал:
— Вот они все стоят! И спросить у тебя хотят, брат, за что ты нас всех обесчестил? И ещё я хочу спросить, — негромко произнёс Дмитрий. И этот переход от громкого крика до шёпота показался зловещим, и стоявшие рядом стражники поёжились. Бояре молча переглянулись — быть беде. — Почему ты брата моего старшего ослепил? Почто не позволил ему образа Божьего лицезреть! Эй, Никита! — окликнул Шемяка боярина, и тот быстрым шагом приблизился к Дмитрию. — Вели позвать чернеца Иннокентия. Он в таких делах мастер, думаю, возиться долго не станет.
Никита Константинович продолжал стоять. Он ещё надеялся, что сейчас Дмитрий отменит приказ. Вот отчитает Василия Васильевича да и выпустит с миром. Ну, может, постриг заставит принять. На том и порешат.
Но Дмитрий Юрьевич вдруг осерчал:
— Ну чего стоишь?! Раскорячился, как баба на сносях! Кому сказано, чернеца звать!
— Бегу, государь! — метнулся Никита Константинович к двери.
Минуты не прошло, как привёл он за собой высоченного монаха, того самого, что караулил Василия всю дорогу от Троицы до Москвы.
Иннокентий поклонился всем разом, потом задержал взгляд на Василии и сказал:
— Не думал, великий князь, что так скоро придётся свидеться. Вот какая четвёртая встреча получилась. — И, уже оборотясь к Дмитрию, спросил: — Зачем звал? Пострижение от князя Василия принять?
— Уж мы его пострижём... Держи его крепче! — приказал князь.
— Может, он по-доброму? — всё ещё не решался прикоснуться к великому князю монах.
— Держи его, монах, пусть твоими руками говорит воля Божия! Я поступлю с ним так, как он поступил с братом моим кровным. Я выколю ему глаза! Выколю своими собственными руками! — орал Дмитрий.
— Да что же ты, князь, делаешь, — ухватил за руки Дмитрия боярин Ушатый. — Неужто хочешь Дмитрием Окаянным прослыть?
Василий стоял не шелохнувшись, терпеливо дожидался приговора. Он отдал себя на волю Шемяки, а там будет так, как рассудит Господь.
Кинжал остановился у самого лица Василия. Если не боялся татаровых сабель, так чего же опасаться братова кинжала?
Шемяка размышлял. Ещё мгновение, и он отбросит кинжал и обнимет Василия.
— На, — протянул Дмитрий чернецу кинжал, — пусть твоими руками совершится Божий суд!
Монах попятился.
— То не Божья воля, то воля окаянная!
— Я и есть Божья воля! — кричал Шемяка. — Возьми кинжал!
Иннокентий смотрел на кинжал, и рубины на рукоятке казались каплями запёкшейся крови. Он перекрестился, взял из рук государя Дмитрия Юрьевича кинжал.
— Держите Василия! — прикрикнул он на отроков. — Крепко держите! А ты чего истуканом стоишь! — повернулся он к боярину Ушатому. — Заткни Ваське рот поясом, чтобы не орал!
Стражи заломили Василию руки, а Иван Ушатый глубоко в глотку затолкал пояс. Некоторое время монах молчал, произносил последние слова молитвы, а потом размашисто перекрестился.
— Да исполнится воля Божья, — и ковырнул остриём кинжала правый глаз Василия.
Иннокентий почувствовал, как по руке потекло что-то — липкое и скользкое. В свете полыхнувшего факела разглядел перекошенное от боли и страха лицо великого князя, увидел, с каким ужасом посмотрел на него левый глаз. После чего размашисто, стараясь попасть именно в чёрный зрачок, пырнул его остриём клинка. Василий затих, повиснув на руках стражников.
— Бросить Ваську в угол! — распорядился Дмитрий и, когда стражи положили бесчувственное тело Василия в угол, пригласил: — Пойдёмте, бояре, горькую пить.
Утром Шемяку разбудил звон Чудова монастыря. Это был призыв к заутрене, когда колокола захлёбывались в радостном звоне нового дня: весело и звонко. То гудел большой колокол, который мог плакать только по усопшим. И чем дольше звонил он, тем тревожнее становилось на душе Дмитрия. «Неужто Василий помер? Вот тогда уж точно Окаянным назовут!»
