— Зря обижаешь Дмитрия, князь Борис. — Иван Ушатый понимал, что разговор не стоит начинать с ругани. Вот баба его сейчас подлечит, тогда он и отойдёт душой, сговорчивее сделается. — Если он и сел на Москву, то только потому, что Василий в плену был.
— Всех под себя подмять хочет, — не унимался Борис, не дошла до него ещё бабья ласка. — А нас, тверичей, вообще своими холопами считает. Два города на Руси всегда первыми были — Москва и Тверь!
Прорвалась в князе давняя обида: если бы не московские князья, был бы город Тверь стольным!
Иван Ушатый сел на лавку, она заскрипела под его тяжестью, вот сейчас-то самое время поговорить о главном.
— Я к тебе от Дмитрия Юрьевича с грамотой пришёл, прочти... А потом слово своё скажешь. — Ушатый засунул руку глубоко за рубаху, извлекая оттуда грамоту для князя.
Борис развернул свиток.
— Ишь ты! Понаписал! А говорили, будто бы Шемяка грамоте не обучен. Из чернецов кто помогал?
— Может, и из чернецов... Ты читай, князь, там про всё написано.
Борис скривил лицо, и от этого тени на скулах сделались ещё глубже. Читал князь внимательно, и боярин следил за его глазами, которые становились всё серьёзнее, а когда наконец Борис одолел грамоту, боярин Ушатый не выдержал, первый заговорил:
— Что скажешь, князь?
— Стало быть, и суздальские князья тоже за Дмитрием пошли?
Борис Александрович сразу спросил о главном: Суздаль — давний враг Москвы. Как не помнить, что Нижний Новгород поначалу был за Суздаль — и здесь Москва удельных князей обидела.
— Как им не вступиться за Дмитрия Юрьевича, если он суздальским князьям обратно старую вотчину передаёт, а кроме того, ещё Городец и Вятку.
— И всё даром? Не похоже это на Дмитрия, — хмыкнул князь тверской Борис.
— Почему же даром? Нет! — отвечал боярин. — Суздальские князья его старшим братом обещали звать. Соглашайся, Борис, один можешь остаться. Хоть ты и великий князь, но тверской! С московскими князьями тебе не тягаться. Подомнёт тебя Васька под себя, а Дмитрий Юрьевич прежние вольницы уделам обещает. Иван Андреевич Можайский и Михаил Андреевич Белозерский тоже нашу сторону приняли. — Ушатый помолчал немного, а потом продолжил: — До тебя я не сразу добрался — ось сломалась! Так вот, я к одному хозяину заехал, а он меня спрашивает: «Правду говорят, что Василий Васильевич казанскому хану Московское княжество отдал?» Вот такой слух по Руси бродит.
— И что же ты ему на это ответил?
— А что тут ответишь?! Разве не он привёл супостатов на нашу землю? Ходят по стольному граду в своих мохнатых шапках, как у себя в улусах! Отдал им Васька в кормление деревни наши, а Мещёрский Городок, где Александр Невский схоронен, ханскому сыну Касиму достался. Так в народе и стали его Касимовым величать. А где мощи Александра Невского покоились, теперь там мечеть стоит. Вот так-то, князь! Решайся, потом поздно будет. Вся земля теперь Русская за Дмитрием Юрьевичем. Да и как Василий может называться великим князем, если в полоне вражьем побывал.
Князь Борис вытащил из шайки ноги, которые покраснели от пара, и прогнал в сердцах девку:
— Иди! Сам обуюсь!
Сапоги князь надевал не спеша, заправляя портки в узкие голенища, накинул тёплый тулуп на плечи, а потом сказал:
— Ладно... так и быть! С вами я буду. Только крестного целования с меня не бери. Не дам! А теперь пойдём выпьем, устал ты с дороги и промёрз, видать.
Василий Васильевич теперь всё время проводил в молитвах. А то вдруг неожиданно собирался и уезжал из Москвы на богомолье в дальние монастыри. Дорогу чаще проходил пешком, накладывал на себя непосильную епитимью: совсем отказался от мяса, не пил вовсе вина и, простаивая по многу часов кряду на коленях, молился. В церкви он любил оставаться в одиночестве, ему казалось, что так его раскаяния достигнут цели.
Прошка Пришелец пробовал отвлечь государя от тяжёлых дум: приглашал во дворец скоморохов, шутов, заставлял баб водить хороводы, но государь прогонял его прочь.
— До веселья ли мне теперь! Не знаю, когда и грех-то свой замолю, — жаловался он. — Не тревожил бы ты меня, Прохор, не отвлекал от мыслей о Боге.
