Вивиан лишь изредка отваживалась ходить на школьные танцульки. Возле гимнастического зала обычно тусовались мальчишки, которые курили, пили пиво и наверняка уже пробовали делать это.
Это.
Сама Вивиан пробовала разве что вино, да и то под Новый год в обществе папы и мамы. Вивиан была похожа на Алису Бабс в «Swing it»[71] — милая забавная девушка, в этаком задиристом стиле.
А в общем-то трусиха.
Ей, кстати, не разрешали ходить на танцы. По мнению отца, она была еще слишком молода. Не для того он все эти годы гнул спину, чтобы при первом удобном случае ему испортили дочь.
И все же однажды вечером они вдвоем с Уллой-Карин улизнули на танцы.
Помаду и лак для волос им ссудила старшая сестра Уллы-Карин, за что Улла-Карин пообещала той целую неделю мыть посуду. Потом они набили бюстгальтеры туалетной бумагой, царапавшей соски, и надели свои самые нарядные платья.
Старшая сестра простерла любезность до того, что дала Улле-Карин свои туфли на высоком каблуке. Вивиан пошла на танцы в спортивной обуви — она уже и в тринадцать лет была слишком долговязой.
Расфранченные и хихикающие, направились они в гимнастический зал, и еще до конца вечера Вивиан впервые затянулась сигаретой и впервые поцеловалась.
Она так и не узнала настоящего имени того парня, но все звали его Огурец, и он был уродом. Вивиан не помнила, как это вышло, что они начали целоваться. Конечно, он был года на два старше и жил в другом районе.
Наверно, они поцеловались потому, что этого захотел он.
Вивиан не нашла ничего особенно приятного в том, что у тебя во рту чей-то чужой язык. «Я неплохо с этим справилась, — думала она. — Теперь я из тех, кого целуют на школьных танцах. Теперь я вконец испорченная».
Было чем гордиться, ведь Вивиан всегда числилась Уродиной.
Уродливых девушек не целуют. Поэтому Вивиан надеялась, что их видели многие.
Но с другой стороны, Огурец был еще уродливей, чем она сама. Поэтому она надеялась, что их никто не видел.
Она надеялась, что это можно считать просто тренировкой.
А впрочем… Урод целует уродину, красавец красавицу. Так повелось испокон веков, and a kiss is just a kiss, a sigh is just a sigh, the fundamental things reply as time goes by… [72]
Они себе целовались, а тем временем русские убивали людей на улицах горящей столицы Венгрии, свирепствовала холодная война и мир содрогался.
Как же! Она помнит. Волей-неволей она его прекрасно узнала.
Огурец! Первый парень, которого она поцеловала и который и сейчас был не прочь ее закадрить.
Но она и тогда стыдилась его, и устыдилась теперь, в метро. Она слишком хороша для такого типа. Ничего путного выйти из него не могло, да и не вышло. Алкоголик, чего и следовало ждать.
Что можно почувствовать рядом с таким вот Огурцом?
Но не потому она плачет злыми слезами по дороге к своему убогому замызганному гостиничному номеру.
Она плачет потому, что вся ее борьба ни к чему не привела.
Как это ни жутко, они с Огурцом по-прежнему два сапога — пара.
Звезд она не видит. Почему она не видит звезд? Звезды стерты с неба.
Космос пуст.
Нет прежнего неба, нет земли. Нет ничего того, что было. Время чудес миновало. Все двери закрылись, все звезды погасли. Во вселенной бушуют ветры, ледяные ветры.
Слепо мечутся они по космосу. Никто не видит их отчаяния.
На скамейке сквера на Далагатан, под красным кленом, сидит Вивиан. Она подняла воротник, сунула руки в карманы пальто. Она озябла, но продолжает сидеть на скамье.
В окнах четвертого этажа в доме возле церкви Святого Матвея горит свет. Какие окна их? Вивиан пытается угадать.
Все окна, в которых горит свет, — это их окна. Все окна в мире, где горит свет, — это их окна.
Все, что говорит о счастье, принадлежит им.
Вивиан видит, как они обнимаются, слышит, как они смеются. Она заставляет себя смотреть, навостряет уши, чтобы слышать.
Вот те двое смотрят телевизионную викторину и обсуждают ответы на вопросы. Она готовит вкусную еду, а он возится с малышом Густафом. Когда Жанет была маленькой, ему было не до нее. Вот он и наверстывает упущенное.
Интернационально звучащая Жанет сидит теперь за кассой в универсаме Мьёльбу.
