— Алло! Бёрье Мулин слушает!
Вивиан кладет трубку. Стало быть та, другая, сдалась и позвала на помощь Бёрье. Вивиан смешно. Какой дурацкий у Бёрье голос, когда он пытается говорить властным тоном. Уже не колеблясь, она звонит снова.
— ПОСЛУШАЙТЕ! НЕМЕДЛЕННО ПРЕКРАТИТЕ ЭТО БЕЗОБРАЗИЕ!
Вивиан прикрывает рот рукой. Злющий голос, привыкший командовать. Она кладет трубку. Сдаваться она не собирается. Сосчитав до десяти, она звонит снова.
— ЧЕГО ВЫ ОТ НАС ХОТИТЕ?
Вивиан кладет трубку. Чего она хочет? Он же знает сам — доказать: что бы они сами ни думали на этот счет, они одно целое. Почему он так глуп? Вивиан звонит снова.
Они отключили телефон.
Вивиан ведет наблюдение за их подъездом.
Она выучила расписание Бёрье. Без четверти девять он выходит из дома, садится в свой сааб и едет на работу.
Впрочем, его сааб — это их сааб. У Бёрье осталась их старая машина.
Малыш Густаф вышел из дома раньше Бёрье и пошел в школу. За все время, что Вивиан держит дом под наблюдением, она заметила только одного мальчишку школьного возраста, стало быть, это Густаф.
К тому же у него глаза Бёрье. Так странно видеть их у другого человека. Красивые серые глаза.
Зато рот не такой, как у Бёрье.
У мальчишки безобразный рот.
Новую жену Вивиан вычислить не сумела. Бёрье все время выходил из дома один и возвращался в одиночестве. Конечно, из подъезда и в подъезд выходило и входило много женщин подходящего возраста, но Вивиан так и не смогла решить, какая из них его шлюха.
Годы работы на переменах в школьном дворе закалили Вивиан — холода она не боится. Закутанная, как капуста, в несколько слоев теплой одежды, в вязаной шапочке, надвинутой на самые уши, в варежках поверх перчаток, обмотав шесть раз вокруг шеи старый шарф Жанет и нацепив на нос громадные темные очки, сидит Вивиан на скамейке сквера наискосок от подъезда Мулинов и сторожит.
Шарф Жанет — этакое трехметровое полотнище из тех, что в свое время цеплялись за лыжные палки на слаломных спусках, душили маленьких девочек и давали постоянную пищу вечерним газетам. Жанет долго выпрашивала себе такой шарф. «Я же не занимаюсь слаломом, черт возьми!», — убеждала она мать. Вивиан находила ее довод разумным, только вот где это Жанет подцепила скверную привычку ругаться?
— Закрой варежку! — фыркала Жанет с высокомерным достоинством своих одиннадцати лет. — Ты ведь, черт возьми, в Бога не веришь.
Вивиан находила, что и в этом доводе что-то есть, и таким образом Жанет получила вожделенный трехметровый шарф.
Уже на следующий год шарф безнадежно вышел из моды и долго валялся где-то под зимней обувью, пока Вивиан не выстирала его и не обмотала вокруг собственной шеи.
Она воображает себя Айседорой Дункан, подозревая однако, что другие не заметят этого сходства.
Бёрье раза два прошел в каких-нибудь двух метрах от Вивиан. Он ее не узнал. И хотя это отвечает ее нынешней цели, она задета.
Они прожили вместе семнадцать лет, а он проходит мимо, даже не поглядев в ее сторону. Интересуй она его хоть каплю, он бы узнал Вивиан под ее маскировкой.
Целую неделю просидела она у их подъезда.
Зачем она это делает? Чтобы набраться храбрости — но для чего?
А может, это своеобразный знак протеста, безмолвная сидячая забастовка, о которой никто не подозревает?
Вивиан думает таким способом ожесточиться, стать изнутри совершенно холодной.
Какие изменения в ней происходят?
Кто она — буддийская монахиня, которую каждый час приближает к познанию, или обыкновенная психопатка, которая раздувает в себе ненависть, как кузнец раздувает огонь в своем горне?
Свежий румянец, который она приобрела в Италии, уже слинял с ее лица, с каждым днем она становится бледнее. Губы она смазывает густым слоем вазелина, но они все равно трескаются.
За все время, что она здесь сидит, она ни разу не заплакала. Иногда ее одолевает зевота. Но чаще всего она сидит неподвижно и, не отрываясь, смотрит на окна Бёрье.
Иногда она смеется, и от её смеха становится жутко.
По какой такой причине она смеется?
