Прежде Консум располагался поодаль, рядом с автобусным гаражом и Свободной церковью на Школьной улице, а библиотека — в школе № 35. Теперь все собралось на маленькой площади. Свободная церковь превратилась в частную виллу, а прежний Консум стал торговать сельскохозяйственными машинами. Очень даже практично.
Энебюберг никогда по-настоящему не трогал госпожу Бьёрк — ни истории, ни самобытности. Уехав, она рассталась с ним навсегда. Вернется она туда, разве только если понадобится к зубному врачу.
Она вспоминает Хессельбю. Не надо ей вспоминать Хессельбю. Не надо мечтать о сосновой роще.
Римлянин может, сделав широкий жест рукой, указать на Колизей, на Форум, на собор Святого Петра и сказать: «Вот здесь — здесь ты можешь узнать мои корни»!
Госпожу Бьёрк вдруг поражает мысль, что ей никогда не пришло бы в голову произнести такие слова.
Ее корни — где они? В Хессельбю? Может, они в закрытом по воскресеньям торговом центре Веллингбю, в хозяйственном магазине Домус, где она могла оставаться часами в поисках дешевой салатницы и в ожидании, пока начнется жизнь или хотя бы дневной сеанс в кинотеатре «Фонтан»?
А может, ее корни в английских сериалах — «Семья Эштон», «Пароходство Уандин», «Сага о Форсайтах», «Господа и слуги», «Я, Клавдий» и «Наследники», а может, в американских мюзиклах «Sweet Charity», «South Pacific», «Sounds of Music», «Mary Poppins»?[51]
А может, они в опилках на освещенной дорожке спортклуба, по которой госпожа Бьёрк трусцой совершала пробежку, когда решила не толстеть, а может, на церковном базаре, который устраивали ежегодно во время адвента и куда они с Бёрье отсылали старый хлам, который приковывал их жизнь к прошлому?
Ее корни — это сосны вокруг домика в Хессельбю, где она жила с Бёрье и с Жанет в те годы, когда они были самой счастливой семьей в мире.
«Вот здесь — здесь ты можешь узнать мои корни», — могла бы сказать она, указав на сосну — свой единственный настоящий корень.
Но вернуться в Хессельбю она не может.
Не видит она, что ли, надпись на табличке: «Посторонним вход воспрещен».
Если она попытается войти, на нее спустят собак и прогонят прочь.
Тот, кто потерял свое место на земле, не может указать куда-то и сказать: «Я хочу, чтобы меня похоронили здесь». Госпожу Бьёрк ждет одно: ее сожгут, а прах развеют по ветру.
Соснам без разницы.
Госпожа Бьёрк обедает в таверне. Ее белокурый Спаситель подмигивает ей беспомощно и горестно. Она сердито всасывает в себя спагетти, упрямо жует с открытым ртом, большими глотками прихлебывает красное вино.
Если бы ее увидел господин Бьёрк, он содрогнулся бы.
«Различие между людьми нигде не проявляется так, как за обеденным столом, — любил повторять господин Бьёрк, мелкими аккуратными движениями промокая рот салфеткой. — Чтобы сохранить нашу самобытность, мы должны соблюдать дистанцию и делать это тонкими средствами, посредством мелочей, не заметных для человека необразованного, я бы даже сказал посредством особой утонченности. Чтобы сохранить свою самобытность, мы должны подчинять себя известной дисциплине хотя бы на людях».
И после такого вступления, он делал госпоже Бьёрк замечания по каждому пустяку.
«Вот именно, — думает госпожа Бьёрк, — чтобы нам, нулям, сохранить свою самобытность, мы и будем на людях чавкать и хлюпать так, чтобы брызги летели во все стороны, а потом потребуем себе все».
Если то место на земле, на какое она претендует, продано, что ж, придется это место украсть. Если ее не пустят в крепость, придется ворваться туда силой.
Неужели научиться чему-то так трудно, неужели в этом есть что-то выходящее из ряда вон? Не может быть — придется другим потесниться, чтобы дать дорогу и ей. Она им покажет. Слишком много лет она довольствовалась восклицанием: «Ну конечно, какая же я дура!» и в конце концов поверила в это сама. Но ведь в нормальмской муниципальной женской школе она была одной из лучших учениц, и память у нее была отличная. Да и господина Бьёрка она сама бросила — видите, на что она способна.
И госпожа Бьёрк принимает решение показать всем, что придурковатая шведская туристка совсем не так глупа, как кое-кто думает.
