Что она была маленькой и хрупкой, что у нее ровный и милый характер со склонностью к мечтательности и математике — возможно, не слишком обычное сочетание, — что ей нравилась ее работа программиста, что она любила Шагала, солнечные закаты и авокадо с креветками, что она говорила по-особому, чуть растягивая слова — последствие перенесенной в детстве операции языка, — и поэтому ее высказываниям охотно приписывали некую гениальность и глубину, чем они не всегда отличались, что она убирала квартиру раз в год, неважно, требовалось ли это или нет, что она в качестве сильного выражения использовала «силы небесные», ибо не любила ругательств, что у нее было довольно красивое лицо с правильными чертами и каштановые волосы, которые она завязывала по-детски бантиками в два хвостика.
Ни одно из этих качеств само по себе не было чем-то примечательным, но вместе они составляли Анну, именно ее, и тем самым становились важными. Писатель, описывая различные вымышленные обстоятельства и детали, дабы придать изложению живость и трогательность, понимает значение особенного.
Скажи, что ты любишь меня! — Я люблю тебя, именно тебя и никого другого, и на этом свете только ты что-то значишь для меня.
Шахта лифта с коваными украшениями, облицованная панелями кабина со следами граффити, зеркало, немного потускневшее, скамейка, наружная решетка, внутренняя решетка. С достоинством, словно бы исходящим от седовласой служанки, его препроводили на четвертый этаж. Дом был старый.
Но любовь юна. И он испытал такое потрясение, что вынужден был прислониться к стенке лифта. В затуманенном зеркале он увидел ее. Чувство, вызвавшее это потрясение, была нежность, по силе чуть ли не превосходящая плотское вожделение, которое воистину, и вряд ли неожиданно, тоже в нем присутствовало. Но эта саднящая нежность была чем-то особенным, она заслуживала собственного имени: нежность к Ханне. Она была чем-то особенным, поскольку в отличие от вожделения, относилась к одному-единственному живому существу. В какой-то другой связи, возможно, вожделение проявилось бы сходным образом, но для этой вот нежности не существовало другой связи. Ее условие, sine qua non[15], ее единственная связь в понятийном мире создавалась личностью Ханны: тем, что она была той, кем была. Что она была маленькая и хрупкая, что у нее был живой нрав, но она немного робела людей, что она обладала музыкальными и математическими способностями — возможно, вполне обычное сочетание, — что ей нравилась ее работа программиста, что она любила Стравинского и Кассиопею и московскую водку, что говорила с легким иностранным акцентом, придававшим ее изречениям особый забавный шарм, что она убирала квартиру раз в год, неважно, требовалось это или нет, что она в качестве сильного выражения использовала русское «черт возьми», потому что не любила местные ругательства, что у нее было красивое лицо, обезображенное, к сожалению, родимым пятном на правом виске и щеке, что у нее были длинные черные волосы, которые она носила распущенными, словно покров ночи.
Ни одно из этих качеств само по себе не было чем-то примечательным, но вместе они составляли Ханну, именно ее, и тем самым становились важными. Писатель, описывая различные вымышленные обстоятельства и детали, дабы придать изложению живость и трогательность, понимает значение особенного.
Скажи, что ты любишь меня! — Я люблю тебя, именно тебя и никого другого, и на этом свете только ты что-то значишь для меня.
Шахта лифта с коваными украшениями, облицованная панелями кабина со следами граффити, зеркало, немного потускневшее, скамейка, наружная решетка, внутренняя решетка. С достоинством, словно бы исходящим от седовласой служанки, его препроводили на нужный этаж. Дом был старый.
