Абилио, по-видимому, более всего боялся насмешливых улыбок студента, прозванного Белым муравьем. Каждый раз, когда Абилио присутствовал во время работы скульптора, ему достаточно было услышать издалека стук костылей Белого муравья, и он, испуганный, убегал из комнаты. Белый муравей был таким забавным и таким приятным. В общем-то все они были остроумными!.. Ввиду того что Белый муравей не мог сопровождать своих коллег в некоторых похождениях, он искал повсюду объекты для своего любопытства и всегда с довольным плутовским видом оказывался свидетелем событий. Студенты узнавали о небольших скандалах или молчаливых драмах, едва завидев его возбужденным, с неспокойными лукавыми глазками. А как ему нравилось болтать! В последнее время он подружился с военным, вышедшим в отставку после кампаний в Африке и проживавшим в мансарде рядом с угольным складом доктора Патарреки. Военный проводил все дни на солнцепеке, а по вечерам напивался до такой степени, что валялся в сточной канаве. Тогда жена выходила искать его и тащила домой, осыпая дождем проклятий. У них был сын, упитанный, стеснительный юноша, студент университета, не допускавший отца к столу. Белый муравей был единственным человеком, которому удавалось вывести бывшего вояку из непроницаемого молчания, когда он усаживался на солнцепеке, отгораживаясь от остального мира стеной отчуждения. Даже доктору Патарреке, в равной степени интересовавшемуся событиями, пережитыми им в Африке, Африке, которая для Белого муравья и Патарреки была лишь сном и разочарованием, не удавалось навязать ему свое солидное общество. Он открывался только в обществе Белого муравья. Для него он с трудом отыскивал, копаясь в глубинах своей притупившейся памяти, удивительные истории. И хотя они были всегда одни и те же, студент не проявлял недовольства.
— И что же дальше, сеньор Белармино?
И, сворачивая ему цигарку, готовился слушать уже знакомую историю.
Воспользовавшись несчастным случаем, происшедшим с отставным военным, Сеабра поцеловал Изабель еще раз. Военного нашли на улице лежащим ничком; струйки крови текли из уголков рта. Сначала, из-за того, что он был весь обрызган грязью, его не узнали, но один из мальчишек округи окликнул его по имени, помахал рукой, как веером, перед его лицом, и тот подал признаки жизни. Его отнесли домой в сопровождении любопытных женщин. Пока люди толпились вокруг пострадавшего, Сеабра задержал Изабель в одном из укромных уголков коридора.
— Я только прошу сказать мне, чего ты хочешь в обмен, Изабель! Я все тебе дам, ты не пожалеешь…
— Я ничего не хочу.
— Хочешь, Изабель, я знаю. Должна хотеть.
И неожиданно резко прижал девушку к себе. Поцелуй чуть не задушил, а силы почти покинули ее. Слезы, застилавшие ей глаза, казались такими горячими, как капли дождя в летний день.
Он был в замешательстве.
— Я должен поговорить с тобой завтра. Ты глупенькая.
Его руки стали еще более настойчивыми и нетерпеливыми.
— Здесь же люди ходят. Отпусти меня!
— Я сильнее, но не хочу принуждать тебя. Я никогда больше не поцелую тебя, если только не попросишь меня об этом. И я знаю, ты попросишь!
Слова сдавливали Изабель больше, чем сильные, порывистые движения рук, не выпускавших ее. Сеабра жаждал только ее тела. Это не было любовью. И она еще верила, что ее могло ожидать что-то иное! Но были ли у нее силы, чтобы ждать? Кто поможет ей?
Возможно, Абилио, Белый муравей или кто-то другой придут сюда, чтобы навестить отставного военного, и увидят ее в горячих объятиях Сеабры. Однако вся она воспротивилась этой мысли. Абилио, нет! Этот нет! Внезапно она укусила Сеабру в плечо и убежала. Тело ее сотрясалось, как от озноба или страха. К счастью, никто не обращал на нее внимания. Все взоры были устремлены на пострадавшего.
Оказывается, Белый муравей пришел раньше. Он отстранил доктора Патарреку, старавшегося оказать больному профессиональную помощь, и сейчас что-то говорил своему другу тихим и необычно мелодичным голосом; он обещал ему на следующий день солнце, приятные воспоминания голосом, потерявшим обычную для него насмешливость; в нем слышалась также внутренняя печаль, которая не имела ничего общего с обстоятельствами и которая выдавала тоску, нашедшую в чуждом и случайном происшествии повод для того, чтобы излить себя. Изабель никогда не слышала, чтобы он так говорил, и ей, взволнованной, хотя она и не понимала почему, хотелось плакать за себя, за него, за пострадавшего, за всех людей, униженных и тоскующих.
