На Жулио, Сеабру и их товарищей показывали в кафе как на прокаженных или же как на героев; а Абилио первым среди них испытал на себе влияние этой атмосферы подозрительности, постепенно окружавшей их все плотнее. У Абилио был зачет, и так как он считал, что его знания были оценены неправильно, то в порыве дерзости, которой в нем и не подозревали, отправился на дом к преподавателю, чтобы потребовать объяснений по поводу недружелюбного к нему отношения.
— Вы хорошо отвечали на зачете, но, я уверен, случайно. Я не верю студентам, которые заботятся не только о своих домашних заданиях.
И, видя замешательство студента, преподаватель добавил:
— Вы опубликовали какую-то чушь в местном журнале. В университете учатся, а не сочиняют стихи. У вас еще есть время выбрать.
Затем подобные факты участились. В то время как журнал был изъят в книжных магазинах полицейскими агентами, пансион сеньора Лусио был тщательно обследован: обнаруженные экземпляры были сожжены во дворе министерства внутренних дел, который ввиду своей обширности использовался для разных целей, в частности для военных занятий и аутодафе.
Вечером, когда они сидели в кафе, нетерпеливые и в то же время обескураженные, подозревавшие в каждом незнакомце шпиона, Сеабра спросил жалобным тоном поэта Аугусто Гарсия:
— А теперь что мы должны делать?
— Теперь?! — ухмыльнулся поэт. — Разве это вопрос юноши?! Теперь, друзья мои, надо начать снова.
Жулио, Сеабра и Зе Мария были вызваны один за другим в полицию, чтобы дать показания. Власти хотели точно знать, что больше не осталось экземпляров «Рампы», что этот — опасный посев был уничтожен на корню.
Абилио был удивлен тем, что его не допросили, и ему стоило труда подавить свое раздражение.
— Да, они в самом деле говорили о тебе, — объяснил ему Сеабра, слегка пригладив растрепавшиеся волосы, — но, видимо, решили, что ты еще слишком молод, чтобы придавать тебе значение.
Жулио вызвали первым. Все, как и он сам, предположили, что пришли, чтобы арестовать его; поэтому он, возбужденный, очутившись на улице в окружении двух агентов, повернувшись к одному из окошек, озорно крикнул:
— Эй, ребята! Бросьте мне пару подушек!
— Зачем? — спросил боязливо один из студентов.
— Я подозреваю, что эти «друзья» не из тех, кто мог бы предложить удобства.
И он последовал за ними с подушкой под мышкой. Спустя несколько часов он вернулся домой. Полиция обошлась с ним довольно мягко.
Мариана хотела развеять его нервозность и пригласила их поехать вниз по реке к зеленым зонам Шопала. Сеабра отказался, намекнув, что ввиду сложившихся обстоятельств он не мог позволить себе участвовать в таких лирических прогулках. Его место было там, в университетском квартале, где его присутствие могло оказаться неотложным с минуту на минуту.
— Ах, женщины!.. — философствовал он. — Они никогда не смогут понять…
Но эти слова заставили Жулио изменить свои намерения.
— А я еду. Я не такой важный тип. Мое отсутствие, даже в случае беспорядков, никогда не будет замечено.
Мариана давно уже мечтала совершить прогулку на одном из баркасов, которые летом, когда реку прерывают песчаные отмели, служили только для сна или для развлекательных прогулок. Радость покрыла румянцем ее обычно землистого цвета щеки; общение с природой всегда очаровывало ее. Так приятен был ей этот день, полный солнца, сам Жулио, управлявший веслами, такой бодрящей была спокойная, бледно-зеленоватого цвета вода, отражавшая, как зеркало, густые кроны деревьев, что ей казалось, будто и лес, и река, и солнце были лишь в ее воображении. Из лодки, оставлявшей за собой журчащий след, она смотрела на город, возвышавшийся на холмах, на рощу на фоне чистого неба, на Эдуарду и хотела, чтобы все, что осталось позади, — волнения, разочарования, драмы, — растворилось в безмятежной гармонии природы. Удовольствие может быть сильным, глубоким и разделенным, если другие также могут испытать его. Поэтому, когда с ней что-то случалось, она всегда наблюдала за друзьями, пытаясь найти в них оправдание событию.
Зе Мария лежал на спине на дне лодки и был похож на томное и сонливое животное под ласкающими солнечными лучами; и по всему было видно, что ему по душе это томление. Мариана почувствовала себя от этого еще счастливей. Жулио, теперь в жизнерадостном настроении, налег на весла с большей силой. Она окинула его нежным и преданным взглядом. Эдуарда, в свою очередь, подставила волосы, лицо, грудь обольстительному солнцу и встречному ветру. Все в этот день было прекрасным и естественным. Все ли? В одном из белых домишек на плоскогорье оставались брат, страдавший кашлем, опечаленная мать, занятая шитьем, отец, прятавшийся в любой укромный уголок, как запуганный школьник, чтобы почитать газету, которую ему запрещали покупать в целях экономии. И эти грустные, раздражавшие Мариану мысли умножались на тысячи других человеческих судеб. Тем не менее все вокруг было ясным и вселяло радость!
