— Кто это?
— Тадеу. Вы его не знаете?! Талант… Газеты Лиссабона поместили уже его портрет.
Однажды поэт принес свою статью, чтобы собственноручно вручить ее заведующему редакцией. Нобрега смог расслышать лишь несколько слов из их беседы.
— Одно предложеньице, понимаете…
Позже он прочел оригинал. В самом деле, речь шла о предложениях по развитию критики на последнюю книгу поэта, «скромно» изложенных им самим.
Сеабра действительно заходил в редакцию газеты, хотя и реже с тех пор, как там начал работать Карлос Нобрега. Он еще не простил скульптору того, что его забота о нем не была оценена должным образом. Он даже хотел намекнуть Зе Марии, что это место в газете было, разумеется, предназначено ему, вынужденному зарабатывать на жизнь в хлебопекарне, а не скульптору, которого владелец керамической фабрики, конечно, вновь принял бы на работу. Но, опасаясь резкой реакции, Зе Марии, Себра заново вынужден был оценить свое вмешательство в дела скульптора и, вспоминая, что тот говорил ему об авансе, вручил сто эскудо заведующему редакцией, сказав при этом, чтобы он передал их скульптору под предлогом какого-нибудь творческого сотрудничества.
— Но никому не говорите, что я имею к этому отношение!
Бывший сержант армии, казалось, был сбит с толку этим предложением, не понимал его.
— Что происходит?
— Ничего особенного. Этот Нобрега — сложный тип: он считает, что все обязаны угадывать его желания и решать его проблемы только потому, что одаривает нас статуями монахов. — И, высунув в последний раз свою голову в дверь, повторил:
— Только чтобы он ничего не знал.
— Подождите, — и заведующий редакцией настиг его посреди коридора. Держа в руках ассигнацию в сто эскудо, все еще удрученный и озадаченный, он кричал — Вы заморочили мне голову! Давайте подумаем над этим как следует. Конечно, ваш жест, хотя и заслуживает всяческих похвал, все же унизителен для газеты. Это милостыня, поданная нам, а не вашему протеже.
Сеабра, несколько разочарованный, позволил увести себя в кабинет. Заведующий, подперев руками подбородок, сидел с задумчивым видом, лицо его выражало мучительное рождение какой-то весьма сложной идеи. Внезапно он стукнул косточками пальцев по столу:
— Но история нашего Нобреги дает нам, в конце концов, хороший материал! Этот дом — вы это хорошо знаете — всегда открыт художникам и людям с благородным сердцем. Я сам займусь этим вопросом. Неизвестный талантливый скульптор… Мы обеспечим ему будущее! Этих денег хватит, чтобы оплатить ему пять или шесть рисунков, как вы считаете? — На этот раз заведующий незаметно спрятал банкнот в карман. — Отказать вам означало бы унизить ваше достоинство. — И торжественно закончил: — Теперь я все понимаю.
— Но это нехорошо… — рискнул Сеабра, находившийся еще под впечатлением той комической ситуации. Если, с одной стороны, тот клюнул и его щедрость будет признана, понятно, что журналист расположен идти на большее.
— Дорогой мой, вы исключительной души человек, и он, Нобрега, отныне найдет в моем лице своего покровителя. Ваша филантропия, мой дорогой, не может оставаться в неизвестности. Какой материалище, бог мой!
Он поднялся и принялся ходить по комнате, чтобы скрыть свое волнение. Взглянув через окно на бегонии во дворе и на черные тополя на другом берегу реки, старый сержант принялся декламировать.
— Известный представитель молодого литературного поколения Коимбры жертвует деньги, чтобы… Нет, так не пойдет… Возмущенный материальной несправедливостью и невежеством, свойственными нашему времени, один многообещающий романист вносит свой вклад…
— Но я настаиваю, чтобы этого никто не знал… — робко напомнил Сеабра, хотя его сердце прыгало от удовольствия. Слова заведующего были, пожалуй, преувеличением, даже немного смешными, но волнительными!
Тот повернулся, можно сказать, с вызывающим видом:
— Этот наш народ, дорогой Сеабра! Вы настоящий представитель расы, раздвинувшей мир и несущей в одной руке меч, а в другой крест, то есть христианское братство!..
И неожиданно, забыв о присутствии Сеабры, вновь уселся за письменный стол, пользуясь чудным мгновением вдохновения.
