Нобрега с безразличным видом вытирал руки тряпкой, после того как дал знак девушке, что она может отдохнуть.
— …Если бы я должен был выбирать, будь я на вашем месте, — настаивал Сеабра, — то без колебаний предпочел бы должность ночного редактора. Вечерами заходят ребята со статейками и закадычные дружки поговорить о войне и узнать новости о своих приятелях. Что касается жалованья, то хотя оно и скромное, но никого не унижает, не правда ли? К тому же в вашем распоряжении весь день.
— Мой добрый друг, вас мучает мысль, что придется просить у меня извинения за то, что вы нашли мне место.
Сеабра вытаращил глаза, услыхав такой неожиданный ответ. Обманутый в своих ожиданиях и сознавая свое смешное положение, он неопределенно улыбнулся, будто эта улыбка могла что-нибудь объяснить. Он подал все же озорной знак Изабелите — девушка была соблазнительна, черт побери! — и вышел, раздраженно поправляя полы жилетки.
Заведующий редакцией, косоглазый, неприметный человек, служил ранее в армейской канцелярии. Но в его осанке не было и намека на военную выправку. Напротив, он вечно ходил небритый; в его жестах всегда наблюдалась рассудительность. Щепетильность его отражалась и в гранках, которые выходили из-под его пера всегда аккуратными, испещренными узорчатым почерком. Он злобно презирал пишущие машинки и не допустил ни одну машинистку в газету. «Эти „ящики“ придумали для неграмотных. Чтобы раскрыть писателя, нужно иметь не только хорошую редакцию, но и писать своей собственной рукой и писать хорошо». И он писал свои многочисленные статьи особым пером, присланным в порядке исключения одним из учреждений Байши. Он приказал хранить его оригиналы так, чтобы никто пальцем к ним не прикасался. «Сейчас, в этом веке кошмаров, нет уважения к рукописям. Всюду видишь одни каракули. А почерк — это барометр здоровья духа! Я хотел бы видеть моих друзей рядом с моим учителем начальной школы!.. Но у них есть машинки — и готово…» Когда представляли Карлоса Нобрегу, тот не обошелся без своего коронного вопроса:
— Вы из таких?
Нобрега приступил к своим обязанностям, сохранив еще остатки весьма романтического понятия о том, что такое газета. Но он приспособился, насколько мог. Автоматически просматривал корректуру и так же автоматически снимал телефонную трубку. В свободные минуты делал наброски или рисовал портреты своих коллег и думал о приятных вечерних прогулках, которых его лишила работа. Заведующий редакцией был с ним, впрочем, любезен.
— Вы привыкнете, хотя эта профессия имеет свои специфические трудности. Специфические, вы меня понимаете! Я был свидетелем, как однажды сюда пришел неплохой, но с гонором парень из университета, который на поверку не смог даже подготовить сообщение о похоронах…
Между заведующим, забегавшим на минутку по вечерам, и администратором, сплетником, превратившим газету в свой повседневный дом, существовало соперничество.
— Или я, или он! — вопил администратор. Заведующий, более сдержанный, не выражал открыто своих чувств.
В дилемме угодить тому или другому состоял секрет самосохранения подчиненных. Администратор в свои лучшие годы был кучером и в этой должности оказал несколько достопамятных услуг не только политического, но и любовного характера, владельцу газеты. Благодаря этим прочным связям бывший возница засел теперь там крепко, как утес.
«Трибуна», как и большинство провинциальных газет, постоянно испытывала трудности; поэтому, не будучи в состоянии пригласить профессиональных журналистов, она должна была набирать свой штат среди лиц, главной гарантией которых была верность предприятию или тем, кто его субсидировал. Этим объяснялось пребывание на руководящих должностях бывшего сержанта и бывшего кучера, но эти бравые субъекты были способны на любые жертвы, и их преданность газете с лихвой компенсировала некоторые их погрешности.
Нобрега говорил мало. Если его просили высказать свое мнение, когда возникали конфликты, которые, впрочем, ощущались там на каждом шагу, он выглядел испуганным и наивным.
Газета посвящала литературе две колонки в неделю, почти всегда составленные поэтом Тадеу. Когда последний приносил свои статьи, сотрудники уважительно поднимались со своих мест. Нобрега, еще не знавший его, был заинтригован.
