Попович на место прибыла, можно сказать, к шапочному разбору. Потому что чародеи — слова даже приличного для них не подберешь — транспортом для надворной советницы не озаботились, пришлось самолично извозчика искать, а после грозить карами небесными и земным арестом, чтоб он ее на Банковскую домчал, хотя сам мужик домой уже ехал и пассажиров брать не собирался.
Неширокая улица была запружена народом, кучер пожарного экипажа бранился с конвойными тюремных карет, чтоб посторонились, с крыльца выводили арестантов со связанными руками, во всех соседних окнах горел свет и виднелись лица любопытствующих.
Геля велела ваньке остановиться на углу, заплатила сверх положенного и пошла дальше пешком. В кордонное оцепление отрядили разбойных, пришлось еще поругаться, чтоб допустили надворную советницу службу исполнить.
У самого подъезда ее сызнова задержали, младший чародейский чин спрашивал, куда арестантку доставить. Та оказалась госпожой Нееловой, то есть навьей в Маняшином обличье, мотала головой и висла на руках конвоиров, будто сама идти была не в состоянии.
— К нам вези, — решила Попович. — Только отдельно закрой, без соседей, и присмотр организуй. Семен Аристархович после разберется, кому сию особу передать.
Женщину потащили к карете с решетками на окнах, но тут на крыльце появился упомянутый Семен Аристархович:
— Неелову оставить, — скомандовал он чинам. — Геля, бери ее под руку, сюда. Да помогите ей, болваны, черт вас всех дери!
На руках начальника повизгивала пухлая собачонка:
— Ав-р! Ав-р, ав-р!
В разгромленной приемной банка они усадили арестантку на диванчик, Крестовский щелчком пальцев освободил ее от наручников и положил на колени Бубусика.
— Сторожи! — непонятно кому сказал, а распрямившись, зычно крикнул: — Всем покинуть помещение, проводится мероприятие чародейского приказа, прочим ожидать его окончания на улице.
— Митрофан, дверь запри. — Это уже командовал возникший незнамо откуда Мамаев.
Он поддерживал за плечи князя Кошкина. Его сиятельство был избит, одежда его висела лохмотьями, а ноги не слушались. Эльдар сгрузил Анатоля рядом с Нееловой и подмигнул Геле:
— Купидоном подрабатываю.
Геля приподняла брови. Приказов начальства не поступило, потому она просто стояла, их ожидая. Мамаев немой вопрос коллеги уловил и с готовностью ответил:
— Достигла наша Серафима Карповна, чего желала. Няньку на место вернула, ну и князя заодно.
Девушка посмотрела на руки его сиятельства, свободные от наручников, на то, как крепко держит он Маняшину ладонь, и обрадовалась:
— Сновидица в деле?
Эльдар покачал головой:
— Там сложно все. Серафима навью поганую силу брала, ею и обмен совершила, а сама…
— Дитятко, — простонала Неелова, — как же так… как же…
— Что?
— Там она, у грани. — Мамаев кивнул в сторону коридора. — На самом деле препаршиво все.
Геля быстро переместилась в указанном направлении. Серафима лежала на полу, от руки ее тянулась какая-то мохнатая белая лента, скрывающаяся за приоткрытой дверью, над телом на коленях стоял Зорин, возложив руки на грудь девушки, и ритмично раскачивался, будто пружинный болванчик.
— Мы с Эльдаром сейчас Ванечку поддерживать будем, — сказал подошедший Крестовский. — Накачаем его по маковку, дальше он разберется. Геля, ты за главную, штатских присмотри, Митрофан отвечает за дверь, ежели кто сунется, огнем швыряться дозволяю. Ваша с Митрофаном задача никого к нам не допускать, чтоб волшбе не мешали. Исполнять.
Чародеи синхронно шагнули в коридор, соприкоснувшись плечами, проем сразу же затянулся мерцающим защитным покровом. Он не давал смотреть, но ноздрей сыскарки коснулся густой аромат скошенной травы, а слуха — негромкий баритон Семена, напевающего странную, нездешнюю мелодию. Волшба началась.
Мы с Маняшей сидели за широким скобленым столом на кухне нашей лесной загорской заимки. Был исход лета, косые солнечные лучи сквозь потолочное оконце разбивались зайчиками о блестящие бока висящих на стене кастрюль и сковородок. Сидели друг напротив дружки, на столе между нами стояла миска, полная бордовой вишни. Нянька обещалась мне нынче вареники с ягодой навертеть, но обещание сие значило, что вертеть нам их в четыре руки не перевертеть до глубокой ночи.
