— Чудесно! — кисло одобрила я. — А позволь мне лоб твой потрогать? Жар-то спал?
— В порядке все, — отпрыгнула нянька.
Снизу раздался дверной звонок и звук распахивающихся дверей.
— Гаврюша, — сказала я строго, — просыпайся, разбойник.
— Куда? — «Маняша» растопырила руки. — Не велено монстру с собою брать.
— Что ж я, совсем без политесных понятий? Выпущу его, пусть погуляет до моего возвращения.
— Долго же ему мерзнуть придется, — гнусно хихикнула нянька.
Сей смех я проигнорировала, хотя табун мурашек проскакал по позвоночнику.
— Фимочка! — позвала кузина снизу. — Мария Анисьевна!
— Ступай, — махнула я рукой. — Выпущу Гавра, поспешу следом.
— Только после барыни.
Ну что ж… Я почесала кота за ушком. Предупредить Евангелину Романовну не получится. Ну и ладно, сама справлюсь.
Распахнув балконную дверь, шлепнула котейку по мохнатому крупу.
— Гулять!
— Даже записку с ним передать не попыталась? — удивилась нянька.
— Ты, милая, видно, меж котами и почтовыми голубями разницы не уловила?
Я показала ей на ладошке скомканную записку, подожгла ее и сдула с пальцев пепел. Вот так! Знай, есть у меня супротив вашей шайки силы.
Ребячество, конечно, но мне как-то поуверенней, что ли, стало.
Ротмистр Сухов щелкнул каблуками при нашем появлении, а «Маняшу» прожег недовольным взглядом.
— Ах, какое волнение! — Натали щебетала, пока адъютант помогал мне одеться. — Столь ответственный визит!
В зеркало я видела, что ротмистр с навью многозначительно переглядываются.
— А Бобынина с нами зачем? — будто бы спрашивал мужчина.
— А что я, по-твоему, должна была ей сказать?
Примерно так расшифровала этот безмолвный диалог.
Мы уселись в запряженные тройкой сани, Натали рядом со мной, нянька напротив, спиной к вознице, тронулись.
— Ах, как все быстро происходит! — щебетала кузина. — Невероятно, нечеловечески, волшебно быстро.
«Маняша» крякнула, будто упреждая. Наталья Наумовна этого не заметила, продолжая восторги:
— Иван локти кусать будет, когда…
— Закутайтесь, барыня. — Нянька наклонилась, запахивая воротник кузининой шубки. — Мороз!
Помолчали, полюбовались на проносящиеся мимо дома и лавки.
Мне было страшно. Днем, на людной улице мне было страшно просто до обморока. Я не понимала толком, куда и зачем меня везут. А еще тревожило, что прочие о цели визита, кажется, знали больше моего.
У ворот резиденции стояли караульные, и еще один отряд у подъезда, к которому привела нас расчищенная от снега дорожка.
— Корсарка моя! — Анатоль был с непокрытой головой, но в гусарском мундире и даже с саблей на боку. — Серафима Карповна.
— Здорова ли ее сиятельство? — спросила я кротко. — Может, визит мой не ко времени?
— Она мечтает с вами побеседовать, — заверил меня князь.
Кузина защебетала приветствия, но князь едва на нее взглянул. Челядинцев было много, даже слишком, на мой скромный взгляд. Лакеи в напудренных париках, девицы с кружевными наколками в прическах, военные, штатские, всякие. Подумалось, что мое скромное дневное платьице обстановке княжих хором не соответствует, но внимание, коим одаривал мою будничную персону его сиятельство, мысль эту изгнало.
— Обождите, моя огненная Серафима, — сказал князь, когда нас сопроводили в нарядную гостиную, мебель в которой была обтянута голубым атласом, а по мраморным стенам змеилась позолота. — Я предупрежу бабушку.
— Ах, Фимочка, — пальчики кузины пробежались по краю резной столешницы, — какое великолепие!
Лакей, стоящий в дверях, смотрел на Наталью Наумовну с едва скрываемым неодобрением. А няньку нашу, кажется, ничто восхитить здесь не могло. Она уселась в ближайшее голубое кресло и замерла.
Анатоль вернулся быстро:
— Серафима Карповна, княгиня желает видеть только вас.
Сам он тоже сопровождать меня не стал. Я прошла за лакеем, миновала две или три смежных комнаты и вошла в большие белоснежные двери, которые с мягким стуком закрылись за моей спиной.
Это была спальня, огромная и полутемная. Дневной свет скрадывали плотные оконные гардины, шаги заглушал густой ворсистый ковер. В нос ударил запах болезни и старости, который не мог скрыть даже чад ароматических свечей, густо расставленных на всех горизонтальных поверхностях. В огромной кровати под балдахином лежала старушка, по самый подбородок накрытая атласным одеялом. Из этого постельного сугроба торчала лишь голова в чепце с лентами.
