Как же не хотелось мне возвращаться на Голубую улицу! Я бы велела кучеру ехать самой длинной дорогой, но горничных требовалось отпустить с поручениями. Агенты уже подыскали мне дом в столице, даже предложив несколько вариантов, и я хотела, чтоб Марты нынче же осмотрели предложенное.
Натали вышивала в гостиной. Подняв голову от пялец при моем появлении, она кивнула на свободное кресло:
— Как прошла примерка?
— Чудесно! Я поднимусь к себе, Маняшу проведаю.
— Оставь, — сказала кузина с нажимом. — Я навещала ее недавно, и получаса не прошло. И, Фимочка, не в обиду, мне отчего-то кажется, что твое общество на Марию Анисьевну не лучшим образом действует.
«Конечно, не лучшим, — могла бы я сказать, — примерно как навское зелье на твоего покойного брата действовало. Все время ей, притворщице, все больше и больше моей силы хочется. Силы-то мне не жаль, я лишь, памятуя предупреждения Ивана, опасаюсь Маняшино тело повредить».
— Неужели? — удивилась я фальшиво, устраиваясь в предложенное кресло. — Ну раз ты так считаешь, поберегу я ее, пожалуй. Или, может, лучше Маняшу подальше от меня переселить? Марты в ее комнату переедут, а она на первом этаже расположится?
— Маняша слаба и не сможет здесь мне помочь. Я вот о чем с тобою поговорить хочу, Фимочка…
И в словах простых и строгих Наталья Наумовна сообщила мне, что моя дружба с сыскной чиновницей ее печалит, что участвовать в развлечениях с князем Кошкиным должна вовсе не эта простолюдинка, а аристократичная моя родственница.
— Как возможно, Наташенька? — всплеснула я руками. — После того ужаса, которому тебя Анатоль подверг, я не смею тебя даже просить находиться в его обществе!
Тут выяснилось, что ужас был не столь уж ужасным, что прошлое осталось в прошлом и что она, Наталья Наумовна, зла на князя не держит.
Я осторожно поинтересовалась, почему и какого рода воздаяние остудило девичий гнев.
Натали возразила, что добра, аки лань кроткая. Но любопытство мое уже пробудилось, поэтому, не сказав ни «да» ни «нет», оставив тем самым ей надежду, я продолжила расспросы.
Кузина принялась что-то лепетать невнятное. Чтоб подстегнуть ее красноречие, я потянулась к шкатулке, но скатерть скользнула, ларец упал со стола, крышка хрустнула, слетела с петелек и разломалась.
— Прости! — присела я собирать реликвии. — Завтра же новый тебе у столяров закажу, видела на главной улице мастерскую.
Мои оправдания прервал звонок телефонного аппарата, и Натали отправилась к нему, оставив меня прибираться.
Меж шелковой обивкой и дощечкой крышки лежала еще одна карточка. Мужчина был высоким и очень худым, он стоял, глядя прямо в объектив, слегка опираясь на трость. Я смотрела на него, пытаясь понять, где могла его видеть, а когда заслышала шаги возвращающейся ко мне кузины, спрятала карточку за широкую ленту пояса.
— Павел Андреевич телефонировал, — сказала Натали. — Через четверть часа он заедет за нами.
— Мы ведь на восемь уговаривались! На вечер.
— Обстоятельства изменились.
— Я горничных отпустила! Даже платье сменить не смогу.
— В этом поедешь. Княгиня слаба совсем, его сиятельство опасается, что вечером принять тебя она не сможет.
— А Гаврюша?
— Он дома останется. — Кузина была непреклонна. — Хоть малость уважения к княгине Кошкиной проявить ты обязана.
— Что ж, — возражений достойных в голову не приходило, — тогда мне надобно его успокоить перед отъездом.
Взбежав дробно на второй этаж, не бросилась я вовсе к дремлющему на кровати коту, а выдвинула ящик с писчими принадлежностями. Уж не знаю, что за срочная надобность, но упредить нужно Евангелину Романовну. На скрип пера по бумаге наложился другой скрип — дверной. Из смежной комнаты вышла нянька.
— Кому строчишь?
Я смотрела на нее с ужасом. Фальшивая Маняша была облачена в шелковое черное платье самого барского фасона, на непокрытой голове высилась башенка прихотливой прически, запястья украшали браслеты, грудь — камея на атласной ленте. Навья перестала притворяться — тревожный сигнал.
— Куда собралась? — Я сложила записку.
— Барышень сопровождать. Вишь, как вырядилась?
Она покрутилась, будто чтоб я наряд ее сызнова рассмотрела.
