– Любому, кто подвернется. Можно роднику – и его вода станет либо живой, либо мертвой. Можно человеку – и он научится тому, чего раньше не знал. Только людям плохо ее отдавать. Я уже пробовал, у вас от этого сплошные несчастья... Мне даже посоветоваться не с кем: у водяного народа не принято людей жалеть. Для них вы – суетливы, как водомерки. И так же недолговечны. Только я не хочу людям вредить.
– А... что ты отдавал? Что получает человек, которому ты одолень-траву передашь? И как ты это проделываешь?
Черет задумался, лицо словно затуманилось. Но мигом прояснилось:
– Передать легче легкого: вошел прохожий в воду, я до него незаметно дотронулся – и перетекла одолень-трава, свилась в человеке тугим клубочком. Тот и не узнает, что с ним случилось. А что я передаю?.. Наверное, умение. Только какое – я сам не знаю, пока до кого-нибудь не дотронусь. Может быть, все зависит от человека? Например, один путник научился отыскивать клады...
– И что? – Берко с легкой завистью подумал, что и сам не отказался бы разбогатеть.
– Сначала он нашел в лесу монеты, старый-престарый клад, зарытый разбойниками. Обрадовался. А потом решил отправиться туда... где много людей... очень много, – приятель запнулся, подбирая нужное слово.
– Слобода? Городище? – подсказал Берко. – Погоди, а как ты узнал, куда он пошел, если оставался в реке?
Глаза Черета блеснули – словно отразившийся на волнах лучик солнца:
– А проточная вода на что? Стоило ему глотнуть проточной воды, и я узнавал, что с ним происходит. Только... – он разом поскучнел: – ничего хорошего с ним больше не случилось. Какие-то люди... заперли его в темноте.
– В темнице?
– Наверное. Выпускали только отыскать новый клад. И опять запирали. Я слышал, как день за днем он проклинает свое умение. А потом... я перестал его слышать. Как думаешь, он освободился?.. Или умер?
Берко неопределенно пожал плечами, не желая огорчать приятеля. Кто ж его знает, что там случилось? Черет понял – прерывисто вздохнул:
– Я ведь пытался попасть к нему, чем-нибудь помочь. Только в сторону этого... городища не текут ни речка, ни ручей. А посуху мне туда не добраться, – он опять умолк, продолжил чуть слышно:
– Человека я не спас, и сам бы пропал, если бы ты не нашел меня... Это ему, последнему, я передал одолень-траву. А с другими людьми, теми, что были до него, получалось еще хуже. Одна женщина, она была знахаркой. И вроде ее одолень-трава могла бы научить чему-то хорошему. Например, поведать ей о тайной силе трав. А в женщине открылся дар предсказывать судьбы...
Черет вдруг заторопился, забормотал, проглатывая слова:
– Только люди боятся что хороших, что дурных предсказаний... И вот она... То есть они... собрались... Но я же не нарочно!
– И что... случилось с той женщиной? – Берко тоже побаивался ведуний. Даже знахарки стараются селиться особняком, ведь их частенько обвиняют в случившихся несчастьях. А уж ведуньи...
– Умерла... – мрачный голос водовика говорил о многом.
Черет понурился, прибавил:
– Так что нельзя одолень-траву людям отдавать. Им от этого хуже становится. А если не отдам, мне плохо будет.
Они помолчали, думая каждый о своем. Болтали в воде ногами. Смотрели на высокие стебли черета, от которого приятель Берко получил свое имя.
– А если все-таки поговорить... с кем-то из твоих? – предложил мальчишка. – С самой близкой родней. Есть кто у тебя – мать, отец?
– У нас каждый – сам по себе, – грустно улыбнулся Черет. – А мать – река. Но она не подскажет, только пожалеет, что глупый и маленький.
* * *
Всадников было много – как пальцев на четырех руках. Впереди на белом жеребце ехал крупный хмурый человек в богатых, отороченных куницей плаще и шапке. Носки его красных юфтяных сапог были продеты в серебряные стремена. На шее поблескивала золотая гривна. За ним на разномастных лошадях следовали вооруженные копьями воины в кольчугах и шлемах.
Увидев таких гостей, отец, всегда спокойный, громко охнул:
– Сам наместник пожаловал.
Берко, только что вернувшийся из леса, замер посреди двора, испуганно разглядывая приезжих. Предводитель отряда поймал его взгляд, и мальчик заледенел, словно выскочил голым на мороз. Не спуская с него глаз, всадник потянул повод: конь, фыркнув, остановился. Затем, не дав сбежавшимся крестьянам опомниться, гость задал вопрос. Тихо, но услышали все:
