– Я не хочу тебя пугать, но завтра сюда придут люди.
– Зачем? – поправляя подушку, сонно удивился Берко.
– За помощью. Мое выздоровление поначалу всех удивило. Но его не связывали с тобой. Когда степняки прошли мимо крепости, Ясор заподозрил, в ком причина. Но то, что потерянную корову отыскал именно ты, уже знают все в округе. Покуда им неясно другое – как много ты можешь. Но уже завтра появится кто-нибудь с просьбой отыскать пропавшее. А дальше – больше. Я, конечно, не дам тебя в обиду, но...
– А если... у меня не получится? – испугался мальчик.
– Ну что ты вскочил? Получится. Спи уже. Сыграть тебе колыбельную?
Не задумываясь, Берко молча кивнул. Прилег, радуясь, что темнота не дает торбанщику разглядеть его лицо. Лен хочет назвать его братом? Почему? Берко с трудом удержался, чтобы не спросить... А торбанщик уже, почти не касаясь струн, тронул инструмент, запел знакомое с детства, монотонное, негромкое, совсем как покойная мать, убаюкивающая младших... Колыбельную. Светлые волосы упали на лоб. И Берко опять кольнуло от его сходства с Черетом.
* * *
Как в воду глядел торбанщик – на следующий день потянулись просители. Сосланный в глухой угол мальчик вдруг обнаружил, что его власть выше власти Лена и даже сотника. К изумлению Берко просили не только отыскать потерянные вещи или вылечить родных. Приходили с просьбами, от которых спина покрывалась гусиной кожей. Присушить девушку, наслать порчу... Ему пришлось научиться – и помогать, и отказывать. Спокойно смотреть на людей, которые слезно молят, чуть ли не в ногах валяются, а стоит сказать решительное «нет», и выливают полный ушат грязи. Или принимаются грозить. А когда паренек один раз в сердцах брякнул: «Ну, идите – пожалуйтесь на меня господину наместнику», он внезапно понял, что изменился. Торбанщик хмыкнул у него за спиной, а проситель с выпученными глазами бочком-бочком выскользнул из дома.
Перед тем, как петь по заказу, Берко всегда умывался проточной водой. И никогда не был уверен, на чью просьбу отзовется его дар, а кому откажет. Но пел. Пел занемогшей скотине и больным детям, девушкам, потерявшим украшения, старикам, забывшим, куда спрятали деньги... Незаметно подкралась осень. Первым же настоящим утренником, зачерпнув холодной колодезной воды, он услышал тонкий, едва различимый шепот: «Берко». И отшатнулся, уронив деревянное ведро. Постоял, опустив голову. Потом решительно зашагал к конюшне, оседлал коня и выехал за ворота. Его никто не удерживал: в крепости давно привыкли, что он уходит и возвращается. Но сегодня Берко проехал мимо часового, опустив глаза. Хотелось сказать: «Передайте Лену...». Он прикусил язык. Лену и сотнику строго-настрого приказано следить за ним. И приказ никто не отменял – он бы первым узнал. А Берко сейчас направлялся именно туда, куда его приказано было не пускать, – в дом наместника.
Он пел всю дорогу, и когда конь зацокал по знакомому мощеному двору, совсем не удивился, что его не видят. Соскочил с седла, подошел к темнице Черета. Стражники, зачарованные песней, сами открыли засов, распахнули дверь. Парнишка сощурился, ступил на шаткий пол, вот он – Черет, крохотная прозрачная фигурка. Измученное лицо и светлые глаза Лена. Но какой же он маленький. Берко подхватил водовика на руки, прижал к груди, вплетая в чары мелодии еще один волшебный мотив. Черет прерывисто вздохнул. А мальчика словно ледяной водой окатили: он понял, что в глазах водовика нет узнавания, вообще нет ничего человеческого – только беспокойная речная вода. Берко сбился, умолк. И снова подхватил ускользающий мотив: «Не смей сдаваться! Держись!». Выскочил из сарайчика. Уже не заботясь о том, что его увидят...
На резном крыльце терема стоял наместник. На этот раз Берко удержал мелодию, хотя видел, как заходили желваки на лице Стригура. Хозяин уже открыл рот для приказа, но паренек не спел – выплюнул – короткое проклятие. Стригур побагровел, согнулся пополам, слуги бросились к господину, а Берко, перекинув Черета через холку жеребца, с трудом взобрался в седло. Когда двор наместника остался позади, перед глазами мальчика встала знакомая заводь, поблескивающая вода, рябь в том месте, где, уступая течению, колышутся заросли тростника. И пока вез с каждым мигом слабеющего Черета, он не отпускал видение.
