— Давайте.
Глаз взял папиросу.
— До конца много?
— Много, — ответил Глаз, — шесть лет. А вас как зовут.
— Анатолий.
— А меня Глаз. Кличка это. Слушай, Анатолий, — стал тихонько говорить Глаз, чтоб парень и женщина-кочегар с парового котла не слышали, — вы смогли бы принести бутылку водки, если я вам дам деньги?
— Смог бы. Только не попадись.
— Не попадусь. Когда надо будет — сделаете?
— Сделаю. Только об этом — никому.
В школе и после отбоя Глаз думал, как достать денег. «А если попросить у Анатолия адрес и написать матери, чтоб она деньги на него выслала. Получит и принесет водяры. Но где пить? В цехе до съема минут двадцать остается. За это время выпить можно. Но где? В туалете. Но ведь активисты могут зайти. Да-а. Надо с Денисом посоветоваться», — думал Глаз, ворочаясь с боку на бок.
После школы Глаз с Денисом курили в туалете.
— Я могу водяры достать. Я знаю одного вольнонаемного. Если будут деньги, он сделает, — сказал Глаз.
— А пить где будешь?
— Я на работе вмажу. В туалете, конечно. Но там, правда, опасно.
— В том-то и дело. Водяры достать трудно, а вмазать незаметно — еще труднее. Смолин сегодня пил. Ты знаешь?
— Нет.
— А-а, их несколько человек пило. Они еще, падлы, в туалет никого не пускали. Будто разговор вели. А ты что, не заметил?
— Не-е.
— Они могут пить. Они все могут.
— Я думал — он кайфанул.
— Кайфует он часто, — Денис помолчал. — Так что, Глаз, не советую тебе водяры доставать. Спалимся и вольнонаемного подведем. В этой зоне тяжко крутиться. О водке забудь. Ацетончиком кайфануть можно. И анархию не поднять. Да и мало она кому нужна. Драку, только драку можно крепкую устроить. Но ее готовить тоже нет смысла. Та, когда ты пришел, вспыхнула стихийно. Смолиным да и всеми активистами многие недовольны. Но молчат. Но если терпенье кончится, Смолину роги свернут. Главное, чтоб не сконили. А то несколько человек ввяжутся в драку, а остальные будут стоять. На актив надо всем кинуться. Иначе одолеют. Лично мне этого не хочется. До конца срока немного остается. Вот так: сопи в две дырки и молчи. У нас на той зоне актив вообще оборзел. Водяру глушили по-черному. Положняков прижимать стали. Кулак страшный был. Потом, когда анархия поднялась, за щеку многим дали и опетушили. Но здесь такого не будет. По комнатам закроют, и все. Подожди, Смолин скоро вообще оборзеет. Но ему досрочно не освободиться. Сковырнут свои же. Или на взросляк спулят. Старайся, Глаз, не приносить нарушений, а то они тебя закнокают.
В шестнадцатой комнате жил Семен. До конца срока — меньше месяца. Работал на расконвойке. В Грязовце воспитанников, работающих за зоной, называли хозяйственниками. Как-то Семен подошел к Глазу.
— Базар есть, Глаз, пошли покурим.
Они зашли в туалет.
— Глаз, я слыхал, ты умеешь вставлять бобуши.
— Бобуши? — переспросил Глаз. — Сам-то я никогда не вставлял, но знаю. Ты что, хочешь вставить?
— Хочу. Надо побыстрей. Двадцать восьмого я откидываюсь.
Глаз рассказал, как их надо вставлять, и Семен выточил из зубной щетки бобуши. Найдя на улице узкую стальную пластину, заточил конец. Чтоб кожу пробить.
Через несколько дней Семен с Глазом пошли курить.
— Не получилось у меня, — с горечью сказал Семен. — Одному вставлять неловко. И времени было мало. Торопился. И молотка в комнате нет. Я коцем стукал. Ну, и Бог с ними, с бобушами. Я стрептоцидом засыпал.
После ужина Глаза вызвал воспитатель Владимир Николаевич Дружинин. В институте сдал сессию и вышел на работу. Он походил на ограбленного и избитого учителя. С Глазом несколько раз беседовал.
Зайдя в воспитательскую, Глаз увидел начальника режима Беспалова. Он сидел на стуле около окна и разговаривал с воспитателем второго отделения. Поздоровавшись, Глаз подошел к столу Владимира Николаевича.
— Тебе письмо, — сказал он и протянул Глазу открытый конверт. — Здесь еще вырезка из газеты. Статья о вас. О вашем преступлении.
Глаз взял письмо. Воспитатель внимательно глядел на него.
— Можно идти? — спросил Глаз.
— Да, — ответил воспитатель.
Глаз, медленно разворачиваясь, заметил, что Павлуха, прищурившись, наблюдает за ним.
