— Хорош болтать, — надзиратель приблизился к нему, — открой рот.
— Во рту, окромя языка, ничего нет. А язык можно в камеру проносить?
— Отрезать бы тебе его. Открой рот.
— Подожди, я чихну.
Глаз чихнул в руку, а потом открыл.
Надзиратель, осмотрев рот, стал осматривать уши. А Глаз так и стоял с открытым ртом.
— Закрой рот и сними трусы.
— Ты же не сказал мне его закрыть. А в ушах ты не нашел у меня серу? Весь день сегодня кипела. Особенно в левом. Поковыряй спичкой, не веришь если.
Глаз снял трусы и повернулся к дубаку задом.
— Подними ноги.
— Не ноги, а копыта. А зараз копыта не поднять.
Глаз поднял одну, затем другую ногу и повернулся к попкарю. Тот, оглядывая бегло его тело, остановил взгляд между ног. Заметив в головке члена что-то выпуклое, негромко, но строго сказал:
— Что ты туда спрятал? Залупи!
— Кому?!
— Залупи, тебе говорят! — повысил он голос.
— Это у меня бобуши[13].
«Видно, что-то ценное»,— подумал дубак и протянул:
— Бо-бу-ши… — и быстро: — Какие там к черту бобуши! Он нагнулся, оттянул крайнюю плоть и извлек оттуда туго свернутый клочок бумаги. Попкари перестали шмонать зеков и сгрудились вокруг удачливого коллеги-здоровяка, с любопытством наблюдая, как тот аккуратно, любовно даже, разворачивает бумагу. Развернул, и все прочитали на ней крупно написанное слово «ПОСОСИ». Помещение потряс взрыв смеха. Дубаки, хватаясь за животы, от души хохотали. Глаз, посмотрев на здоровяка, — а тот стоял пунцовый, — спросил:
— Задницу будешь осматривать?
Глаза бросили к малолеткам в камеру шустряков. Из нее его в карцер сажали.
Только он переступил порог, малолетки заорали:
— Глаз!!!
— Живой!!!
— Здорово, ребята, — сказал он.
Пацаны приветствовали его криками. Он не мог понять, в чем дело. Тогда холодно к нему относились, а сейчас встречают радостно, восторженно даже.
— Глаз, — заговорил Масло, — к нам Рябчик три дня назад приходил, сказал, что ты опять на этапе в побег пошел и тебя пристрелили. Мы и по трубам разговаривали, там были с этапа, и они подтвердили, что да, на этапе кого-то шлепнули. Мы Рябчику сначала не поверили, но когда узнали, что на этапе кого-то убили, то подумали, что это точно тебя. Так во многих камерах считают. Воскрес, значит.
— Я на этот раз в побег не ходил. Кого-то другого шлепнули.
Пацаны переговорили с соседними камерами, сказали, что Глаз живой. Его тоже хотели послушать, и он кричал в кружку.
Всех интересовало, кого на этапе убили.
Не успел Глаз пересказать новости — в камеру вбежал Рябчик.
— Петров, так ты, оказывается, живой! А все говорят, что тебя убили. Я даже свечку в церкви поставил.
Майор улыбался. Глаз, конечно, не верил, что Рябчик рад ему. Просто пришел удовлетворить свое любопытство.
В камеры регулярно, между завтраком и обедом, приносили свежие газеты. Глаз как-то взял «Тюменскую правду» и на последней странице прочитал очерк о взяточниках. О тех, с кем сидел.
В очерке Глаза поразило: Чингиз Козаков все же написал брату письмо. В нем просил не жалеть денег на подкуп следствия и суда. Письмо до брата не дошло: подшили к следственному делу. «Значит, Людка-баландер с письмом спалилась или передала Куму».
И про Костю Кобзева, посредника, тоже писали. Он играл не второстепенную роль.
«Так, значит, у них следствие закончилось. Летом будет суд».
Камера шустряков просуществовала недолго. Скоро ее расформировали, а Глаза посадили к взрослякам.
Кинули на третий этаж в большую угловую камеру. В ней стояло в ряд десять шконок и жило девятнадцать подследственных. Глаз занял последнее свободное место.
В камере — земляк Глаза, Володя Матвиенко. Попал за частнопредпринимательскую деятельность. Работал в Заводоуковске в фотоателье и, используя бланки заказов, фотографировал детей в школах, детских садах, а деньги брал себе. Он ждал года три и был спокоен. С Глазом Володя подружился.
В камере все — первоходки, в основном работяги, и многие тяжко переживали. Влипли на мелочовке. Кто побил жену. Кто — за кражу.
В камеру бросили новичков. Мест на шконках не было, и они положили матрацы на пол. Не успели новички освоиться, как Глаз заспорил с одним на приседания.
