Зеки сидели в чреве «воронка». Утюгов открыл дверцу, а Чумаченко, взяв автомат за ствол, замахнулся на Глаза прикладом. Боль адская. Руку Глаз не чувствовал. Увидев занесенный для удара автомат, взмолился:
— Не бей меня. Я раненый.
Чумаченко все же ударил прикладом по спине, но несильно. По ране не попал.
— Залезай! — крикнул Утюгов.
Подножка у «воронка» высоко от земли, и Глаз никак не мог, взявшись здоровой рукой за поручень, влезть в него. Тогда Утюгов и еще один мент, схватив его за руки, подняли, швырнули, как котенка, и захлопнули дверцу. Глаз застонал от пронизывающей боли, но не закричал, сдержался, чтоб не опустить себя в глазах заключенных. Менты закрывать его в чрево со всеми не стали, а посадили на сиденье рядом с собой.
— Доигрался, партизан, — сказал молодой милиционер, затягиваясь сигаретой.
Воцарилось молчание. Зеки сквозь решетку сочувственно смотрели на Глаза. Машина тронулась.
— Дай закурить, — попросил мента Глаз.
— На, партизан, закури. — Он подал сигарету и щелкнул зажигалкой.
Глаз курил, и когда машину встряхивало на ухабах, стискивал зубы от боли. «Неужели на войне, когда ранят, так больно бывает?»
…Этап выпустили из «воронка» и закрыли в камеры, но Глаза завели в дежурку КПЗ. О том, что Петров при побеге ранен, позвонили начальству и вызвали «скорую помощь».
Дежурный по КПЗ, молодой сержант, усадил Глаза на стул. Два раза звонили по телефону, и он больше слушал, иногда отвечая «да» или «нет». Походив по дежурке, сказал:
— Ты раздевайся. Давай поглядим, что за рана.
Он помог Глазу раздеться. Руку Глаз еще не мог поднимать, но уже шевелил пальцами. Резкая боль прошла. Больно было, лишь когда снимали одежду. Глаз и дежурный удивились — пятно крови на рубашке небольшое.
— Смотри, — сказал он, — у тебя почти что не шла кровь. Ты напугался, кровь и остановилась.
Сержант осмотрел раны. Пуля прошла чуть правее подмышки.
— Фу, ерунда. Пуля прошла навылет по мягким тканям. Сейчас от полена отщеплю лучину, намотаю на конец ваты, и мы прочистим рану. И все пройдет. У нас в армии так самострелам делали.
Глаза чуть не затрясло от этой шутки.
— Дай закурить, — попросил он.
— Да я не курю.
В дежурку в сопровождении мента вошел врач. Он молодой, но пышная черная борода придавала солидность. У врача темные добрые глаза. Осмотрев раны, смазал чем-то и спросил Глаза:
— Откуда будешь, парень?
— Родом или где живу? Вернее, жил?
— Ну и родом… — он делал паузу, — и где жил.
— Сам-то я из Падуна. А родом из Омска.
— Из Омска! — воскликнул врач. — Земляк, значит.
— Вы из Омска! — с восторгом сказал Глаз.
— Да. Но третий год там не живу.
Он осмотрел раны еще раз, наложил тампоны и заклеил пластырем.
— Надо срочно делать рентген. У него, возможно, простреляно легкое. Я забираю его в больницу.
Врач с ментом ушли.
«Неужели меня увезут в вольную больницу? Ведь оттуда можно намылиться».
Через несколько минут в дежурку спустился начальник уголовного розыска капитан Бородин. Его подняли с постели. Он сел на место дежурного. Глаз сидел напротив него. Капитан молчал, часто затягиваясь папиросой. Молчал и Глаз.
— Федор Исакович, дайте закурить.
Бородин не ответил. Глаз попросил второй раз. Снова молчание. В третий раз Глаз сказал громко и нервно:
— Дай же закурить, в натуре, что ты молчишь?
Капитан затянулся, выпустил дым и не отрывая от Глаза взгляд, достал пачку «Беломора» и положил на стол. Глаз правой, здоровой рукой взял папиросу.
— Дайте прикурю.
Бородин промолчал.
— Прикурить, говорю, дай!
Бородин затянулся и тонкой струйкой выпустил дым.
— Дашь ты мне прикурить или нет? — рявкнул Глаз, с ненавистью глядя на капитана.
Бородин достал спички и положил рядом с папиросами.
— Зажги, Федор Исакович, я одной рукой не смогу.
Бородин курил, молча наблюдая за Глазом.
— Да зажги же, Федор Исакович, что ты вылупился?
Ответом — молчание. И тут Глаза прорвало:
— Ты, пидар, говно, ментяра поганый! — И покрыл капитана сочным матом.
— Закрой в камеру, — сказал Бородин дежурному и вышел.
От милиции одна за другой отъехали машины.
В камере Глаз бросил папиросу на пол и яростно растоптал. Попросил закурить у мужиков. Ему дали и чиркнули спичкой. Жадно затягиваясь, ходил по камере, не глядя на заключенных. Все молча наблюдали за ним. Никто ни о чем не спрашивал. Успокоившись, лег на нары. Рука ныла. Иван подложил под мышку шапку, и боль стала тише. Выругавшись неизвестно в чей адрес, Глаз сомкнул веки. Но долго не мог заснуть.
