– Хорошо, Сидней, но такса возросла вдвое.
– Вдвое так вдвое, что с вами поделать, со шкуродёрами.
– Подожди минутку, сейчас всё будет, – пообещал Штольц, и связь отключилась.
Лозе, наконец, убрал диспикер от покрасневшего уха и заметил, что на него из-за решётки смотрят сразу четверо бойцов особого подразделения.
– Как в зоопарке, блин… – пробурчал он. И уже громче добавил:
– Сейчас всё будет, парни!
И действительно, не прошло и минуты, как на проходную пришло распоряжение, после чего на Лозе перестали смотреть как на потенциального диверсанта, проверили его документы и пропустили на основную территорию.
До главного здания оставалось ещё метров сто, и Лозе расслабленно улыбался, любуясь чашами фонтанов, безупречно подстриженными газонами, цветами и пением птиц, возможно, даже настоящих.
«Вот бы и я когда-то оказался здесь», – подумал Лозе, и ему стало радостнее от надвигающихся перспектив.
На ещё одном посту внутри здания вопросов вообще не возникло. Он лишь показал документ, и его тотчас пропустили и даже предложили проводить.
– Нет, спасибо, я помню дорогу. Комната 1034, кажется?
– Нет, сэр, комната 1089.
– Спасибо, – поблагодарил Лозе и едва ли не вприпрыжку взбежал по лестнице в несколько ступенек, чтобы оказаться в огромном вестибюле, где каждая деталь говорила о солидности заведения и непоколебимости установленного порядка.
Вокруг были только натуральные отделочные материалы, много гранита, мрамора, бронзы.
Открылись дверцы лифтовой кабины, огромной, как квартира в доме-муравейнике, но только отделанная хрусталём, зеркалами и золотом.
Выбрав нужный этаж, Лозе вдавил кнопку, выточенную из горного хрусталя, и казавшаяся тяжеловатой кабина стала подниматься без единого скрипа, как будто парила в воздухе.
Замедление также было очень тактичным и даже уважительным. Но едва створки кабины открылись, Лозе увидел стоявшего на этаже Штольца, первого секретаря сенатора Холмера.
Тот стоял, сунув руки в карманы и склонив голову на бок.
На нём был костюм за три тысячи квадров, и никому бы не пришло в голову, что это всего лишь генеральный помощник.
– Почему ты тут? – спросил Лозе, выходя из лифта.
– Потому, что рад тебя видеть и хочу уладить наши дела до того, как провожу тебя к твоему дяде.
– Ну, хорошо, – сказал Лозе, доставая диспикер, – перекинь мне данные счёта, и я переведу тебе…
– Никаких счетов, давай наличные.
– Да откуда у меня наличные?
– Ты знал, куда едешь, и у тебя с собой всегда наличные. Давай скорее, у меня мало времени.
Лозе вздохнул и достал пачку квадров. Он неплохо знал Штольца, но, похоже, тот тоже хорошо изучил его.
– Пересчитывать будешь? – спросил он.
– Я по весу определяю всю сумму, – ответил Штольц то ли шутя, то ли серьёзно и спрятал деньги в карман, – ну, идём.
Он повернулся и вышел из лифтового холла, и Лозе пришлось перейти на бег, чтобы не отстать от высокого Штольца, каждый шаг которого был равен полутора шагам Лозе.
– А когда-то, Франц, ты пускал меня к дяде безо всяких денег.
– Дело не во мне, а в твоём дяде. Просто раньше он не знал, какой ты долбоклёп.
– Ты на меня наговариваешь. Почему вы сменили номер апартаментов, кстати? – сменил тему Лозе, ему не нравились эти бесконечные напоминания о его ошибках. А это были именно ошибки.
Мимо пробежала служащая в хорошо подогнанном деловом костюме.
– Ух, Штольц, какие у вас тут ходят! – заметил вполголоса Лозе, оборачиваясь на симпатичную женщину.
– Веди себя прилично, Сидней, ты не в кабаке.
– Прошу прощения, у нас в резервации таких девок не сыскать. Все какие-то недокормленные.
Штольц лишь покачал головой, и когда они свернули за угол, Лозе увидел над отдельным крылом большую табличку: «1089. Комитет оборонных инициатив. Председатель сенатор Джеймс У. Холмер».
– Ничего себе! Так дядя теперь у нас главный по оборонке? – воскликнул Лозе, и туманные прежде мечты засверкали бриллиантовым фейерверком.
Он-то думал, что это обычная чиновничья тупость – развести побольше секретарей, а тут оказалось целое крыло огромного этажа, и помимо секретариата имелись отделы, набитые толпами служащих.
А ещё красивые девушки – их здесь… Лозе поначалу их даже пересчитывал, но потом бросил – слишком много.
