Исходя из такой трактовки капиталистического доминирования, современный неомарксизм приходит к заключению, что капитализм воспроизводит себя не через примитивное господство и промывание мозгов, направленное сверху вниз; скорее, это круговой процесс, где «абсолютный субъект» в виде капиталистического общества формирует идеи и ценности, перерабатываемые во внутреннем мире человека, тем самым эти идеи обусловлены материальной реальностью и одновременно лежат в ее основе.
Альтюссер считал структуру всякой идеологии «спекулятивной», по его мнению, идеологии имеют «зеркальную структуру». Как только существующий социально-политический порядок провозглашается повседневным опытом как сам собой разумеющийся, формируется некий центральный культурный миф данного общества, вызывающий членов этого общества на двустороннюю зеркальную связь, которая (в свою очередь) формирует бесконечное многообразие сочетаний мифического и реального в повседневном культурном бытии капитализма [Althusser, 1971, р. 54–55]. Именно это структурное качество современного капитализма (а не профессионализм политтехнологов) наделяет идеологический инструментарий государства невероятной силой.
Несомненных успехов в развитии постмарксистской модели взаимодействия идеологии и культуры добился Ж. Деррида с его методологией деконструкции как инструмента социально-политического анализа. Именно способ деконструкции позволил Деррида творчески преодолеть сугубо марксистские категории иллюзорности, отчуждения и эксплуатации, которыми характеризовалось классическое марксистское понимание идеологий.
Деррида показывает, как центральные (с его точки зрения) метафоры «призрака» и «трюка» пронизывают весь марксистский анализ капиталистической прибавочной стоимости. Капиталистический контекст порождал ложные по своей сути метафизические представления о реальности, которые мистифицировали всю существующую систему производства и имущественные отношения, а также социальные, экономические и политические элементы, лежащие в основе капиталистических отношений. Какими бы прочными, устойчивыми и сами собой разумеющимися ни казались капиталистические отношения, они были основаны на постоянно воспроизводящемся «фокусе иллюзиониста», что создавало особое качество капиталистического общества (одновременно реального и иллюзорного), переводящего все аспекты материального существования в денежные отношения в объекте, но не для объекта [Derrick, 1994, р. 125–176].
Как одно из следствий иллюзорности материального мира капиталистической культуры, появляется цепная реакция «деления объектов», высвобождающая гигантскую социальную энергию революционных потрясений, в момент которых происходит «разоблачение фокуса» и все предыдущие культурные навыки теряют свою очевидность.
После того как парадоксальное и противоречивое взаимодействие культуры и идеологии зафиксировано, логичным шагом видится выявление диалектического характера данного взаимодействия. Проявляясь как значимые исторические силы, культура и идеология в различном историческом контексте могут играть прямо противоположные роли. Культурные навыки и идеологические принципы могут быть как мощнейшим фактором воспроизводства традиции, так и очевидной преобразующей силой. И культура, и идеология могут играть как репрессивную, так и освободительную роль. Последняя с наибольшей наглядностью демонстрируется неомарксизмом, утверждающим, что преодоление культурной гегемонии капитализма позволяет вырваться из рабства разнообразных форм культурного фетишизма и обозначить новые политические горизонты развития.
В сфере идеологий подобная амбивалентность проявляется в постоянном взаимодействии двух начал, одно из которых способствует пассивному отражению мира, а другое – активному оспариванию мира. Если учесть, что оба эти начала опосредованы лингвистическими конструкциями, то становится очевидным, что во многом именно язык одновременно дает возможности и ограничивает возможности идеологии.
Язык как оформленная структура значений может держать в узде эксплуатируемые классы, однако последние могут с помощью того же языка выработать новую повестку дня, которая разрушит прежнюю культурную гегемонию. При этом возможность такого оспаривания сторонники неомарксизма находят в самой структуре языка [Holub, 1992, р. 115–116].
