Очерки теории идеологий - страница 30

Сторонники ценностного плюрализма убеждены, что сложную картину современного политического мира наиболее адекватно отражает либеральная политическая традиция, берущая начало в локковских идеях толерантности. По их мнению, такая трактовка либерализма способствует максимальному раскрытию смысла «экспрессивной свободы» как способности к самовыражению. Подобный моральный плюрализм исходит из того, что диапазон достойного выбора человеческой жизни в настоящее время чрезвычайно широк. Какие-то наиболее вопиющие проявления политического насилия должны быть исключены из этого выбора как попрание человечности, но большинство форм политической активности имеют право на существование. И хотя базовые политические ценности несоизмеримы, их ситуативное сочетание позволяет отслеживать порог политической благопристойности, выход за который подвергается осуждению даже в условиях ценностного плюрализма. Тем не менее внутри последнего сохраняется огромное пространство для маневра. А это значит, что политический стиль терпимости более к лицу современной либеральной демократии, нежели просвещенческий рационалистический пафос автономии индивида [Ibid., р. 37].

Теоретическая конструкция ценностного плюрализма с его упором на толерантность выглядит достаточно убедительной и привлекательной (особенно в условиях современного глобализирующегося мира). Однако «и на солнце есть пятна». Оппоненты либерального плюрализма указывают на то, что ценностная толерантность ведет не столько к появлению «либерального архипелага», сколько к «мозаичной тирании» [Green, 1995, р. 270]. Помимо феномена «модернистского авторитаризма», в пользу данного заключения свидетельствует опыт традиционных обществ, не вписавшихся в рамки либеральной демократии, чей патриархальный уклад с неизбежностью влечет за собой ущемление прав женщин и детей, ограничивая их свободное развитие не потому, что они не стремятся к такому развитию, а потому, что в условиях патриархальной культуры у них нет институциональных возможностей для обозначения своего группового интереса.

Стандартное возражение на подобное обвинение – ссылка на наличие права выхода как разновидности права выбора: индивиды считаются достаточно защищенными от внутригруппового притеснения, если вправе свободно выйти из состава группы. Следовательно, до тех пор пока это право существует, либеральная демократия может «спать спокойно». Но возникает вопрос: что такое право выхода? Какой характер приобретает здесь свобода выбора?

Классическая либеральная позиция заключается в том, что люди, которым не мешают покинуть то или иное сообщество силой, свободны это сделать [Kukathas, 2003]. Такая сугубо отрицательная трактовка свободы традиционно присуща либерализму: все, что отвечает стандарту отсутствия принуждения, находится в рамках свободы и права на пользование ею. Очевидно, что подобное толкование свободы выхода из сообщества игнорирует внутренние мотивы политического действия. Почему, обладая формальной свободой покинуть то или иное сообщество (включая государство), люди этого не делают? При «отрицательной» трактовке свободы данный вопрос вообще не встает: если вы чего-то не делаете, даже если у вас есть на это право, вы поступаете так по своей воле, а значит – свободны.

Чтобы понять уязвимость такой трактовки, достаточно обратиться к контексту, в котором предстоит совершиться соответствующему действию. Помимо права покинуть ту или иную страну у человека должна быть реальная возможность устроить свою жизнь вне общества, в котором он вырос. И здесь принципиальное значение имеют институциональные издержки, с которыми сопряжен выход из того или иного сообщества [Barry, 2001, р. 150–151]. К этим издержкам относятся материальные и психологические затраты, риск потерпеть неудачу в новом обществе и, наконец, сложившиеся стереотипы сознания, которые превращают разрыв с существующим сообществом в нечто немыслимое. Огромную роль в этом случае играет система образования как механизм политической социализации, способный навязать не только те или иные представления о мире, но и сам способ познания мира, а также устойчивые жизненные практики, задающие поведенческие рамки членов данного сообщества. В этих условиях