– Шиллинг!
– Какой шиллинг?
– Австрийский, даже если по-маленькому.
– Жлобы! Стоило уезжать.
С трудом поняв, что речь идет о платных уборных, я уклонился от беседы со своими, готовясь к встрече с чужим.
Перед выходом мы помылись, причесались и переоделись дважды. Присели на удачу, набрались мужества и переступили порог.
– Это, – не удержавшись, перефразировал я Нила Армстронга, – маленький шаг для любого человека, кроме советского.
Запад для нас и правда был Луной, причем, её обратной стороной: мы знали, что она есть, но нам не доведется на нее посмотреть. За дверями пансиона небо, как и обещали эмигрантские открытки, было категорически безоблачным. Солнце беззаботно сияло. Пустой переулок вел к безлюдному проспекту.
– На то этот мир и называется свободным, – не успокаивался я, – что в нем можно идти, куда душа прикажет, избегая, разумеется, платных уборных.
Мы не боялись, а надеялись заблудиться. Километр спустя, однако, пейзаж не изменился. Скучные буржуазные дома, которые напоминали Ригу, какой она была и стала без советской власти. Только тротуары еще чище.
– Некому пачкать, – заключили мы, все еще не встретив ни одного венца, и покорно продолжили путь.
Вглядываясь сегодня в то солнечное утро, я стараюсь вспомнить, чего, собственно, ждал от первой встречи. Но спустя сорок лет и сотню путешествий, картина расплывается, память глохнет, притупляется острота азарта и остается лишь стыдливое недоумение. Твердо я тогда знал одно: Запад обязан быть другим – на цвет, вкус, запах и ощупь. Вскормленная в изоляторе детства надежда на волшебную – альтернативную – реальность жила во мне, как в каждом ребенке, открывшем в моем случае «Незнайку», а в чужом – «Гарри Поттера». С тех пор, как Гагарин выяснил, что Бога нет, я понимал: другой мир потому и называется потусторонним, что его надо искать по ту сторону. И вот мы здесь. Прорвавшись сквозь границу, не растеряв 17 чемоданов, не уморив полоумную тетку, идем по опустошенной воскресеньем Вене, сжимая в кулаке австрийские шиллинги. Давно идем, солнце палит, пить хочется, а чуда все нет. И тут, на черте, отделяющей энтузиазм от обиды, наш пока еще немой ропот был услышан и оно явилось.
2
Супермаркет, возможно, был необычным, но я до тех пор и обычных не видел, поэтому заглядывал в него с опаской. Важно, что он оказался открытым, хотя людей не было ни внутри, ни снаружи. Пригладив волосы и придав лицу скучающее выражение «нас ничем не удивишь», до сих пор характерное для соотечественников за рубежом, мы вошли в прохладный зал и, не справившись с собой, открыли рот. Все было так, как снилось, только лучше.
Дело в том, что я вырос в доме, где жизнь вертелась вокруг книг и закуски. И того, и другого нам не хватало даже больше, чем денег. С первым справлялся самиздат, со вторым – случай.
– Русские не знают, – писал американский журналист, – что они любят, ибо тут каждый ест, что выбросят.
Не уверен, что американец правильно понимал смысл им написанного, зато у нас сомнений не было и никто не выходил из дома без авоськи. Живя зимой охотой, а летом – собирательством (в основном – грибов, но иногда и ягод), мы привыкли не составлять меню, а доверять его случаю. В будни из всего получались котлеты, в праздники – салат Оливье, если выбрасывали колбасу и горошек.
Незадолго до прощания, однако, в Риге обнаружилась радикальная пропажа: полностью исчез лук, необходимый, как соль, для приготовления всех блюд, кроме сладких. Устав закусывать печеньем, мы всей семьей отправились в Ленинград, чтобы напоследок посетить Эрмитаж и проверить, как в Питере с луком. До музея мы не добрались, обнаружив еще на задворках второй столицы стройную луковую очередь. К светлым невским сумеркам мы загрузили мешок в багажник и отправились восвояси, не переставая улыбаться. Нежданная роскошь располагала к филантропии, и мы, вернувшись луковыми баронами, щедро одаривали ближних, включая враждебных соседей. Никогда я еще не был так популярен, но лишь до тех пор, пока луковицы не пустили перья, став непригодными для котлет.
– Ничего, – утешали мы себя, – на Западе всего вдоволь, кроме, конечно, духовности, которую мы везем с собой.
