– Вербер! Я хочу научить вас фехтовать! – говорит Старк. – Ну, голубчик, ну возьмите рапиру, встаньте вот так! Раз!
Держа рапиру в одной руке, другой он берет ее за конец, слегка откинувшись назад, улыбается. Как в эту минуту он красив!
Лицо его горит от недавней возни, грудь высоко поднимается.
– Два! – он неожиданно делает выпад. – Ну вот вы опять в угол!
– Дайте-ка мне рапиру, – просит Латчинов, – я когда-то недурно фехтовал.
Они нашли маски, но нагрудников и перчаток у меня нет. Старк ужасно огорчился.
– Приходите ко мне, у меня все это есть, и мы посмотрим, могу ли я постоять за себя на случай дуэли, – улыбается Латчинов. – А с вами случалась такая неприятность?
– О нет, я кроткое существо! – отвечает Старк, делая наивную физиономию.
– Не верьте ему, Александр Викентьевич, он самый несносный бретёр, – вмешиваюсь я. – Смотрите на руку, у плеча след от пули, здесь шрам от шпаги, еще бы на два сантиметра и прямо в сердце! Хорошо, что я поторопилась написать его, а то через несколько лет, если его не убьют, вся модель будет в изъянах!
– Нет, Тата, – хватает он меня за руку, – разве теперь я стану рисковать жизнью по пустякам, как прежде? Теперь моя жизнь нужна, она мне дорога, ты сама понимаешь это.
– У меня, – говорит Латчинов, – чуть не вышло дуэли из-за карт.
– Вы разве игрок?
– Я никогда не играл, но единственный раз, что я сел играть, я поссорился с моим партнером, и дуэль не состоялась только потому, что мой противник умер накануне от разрыва сердца. Я ужасно жалел, что не я убил его.
– Фу, Александр Викентьевич, – возмущаюсь я, – неужели вам было бы приятно убить человека?
– Я знаю! Это было год назад, здесь, в Риме, – неожиданно восклицает Васенька. – Все много об этом говорили, вы должны были драться с бароном Z.
– С бароном Z.? – спрашиваем я и Старк одновременно.
– А ты, Тата, откуда знаешь про него?
– Мне рассказывал Сидоренко! – смеюсь я.
– Ах болтун, – тоже смеется Старк. – Вот сплетник-то! Так Z. умер! Я тебе, Тата, расскажу потом ужасно смешную историю про него.
И вдруг Старк заливается неудержимым хохотом и валится на диван.
– Чего вас проняло-то? – удивляется Васенька. – Ой, уймитесь вы, а то Татьяна Александровна еще после «Гнева»-то «Смех Диониса» для пандану захочет написать. Сами тогда ругаться будете.
В самом деле, как всякое его движение просится на картину! Каждая поза, которую он принимает на диване, грациозна. Но отчего во мне нет прежней страсти? Или я сгорела на этой любви?
Бабочка потеряла радужные крылья, розы осыпались, фейерверк потух!
Старк, немного успокоившись, взглядывает в лицо Васеньки и опять валится на диван в порыве неудержимого смеха.
– Ну, Дионисий, вы лопнете этак-то! – говорит тот. – Хорошо, что у вас жиру мало, а то бы вас кондрашка хватил! Да перестаньте вы, ну вас! Вспомните хоть то, что вы без брюк, а здесь дама. Старк поспешно вскакивает с дивана и обдергивает свою шкуру пантеры с таким испугом, что я, взглянув в его растерянное лицо, сама начинаю хохотать, но смех мой замирает, когда я случайно оборачиваюсь к Латчинову.
На его всегда спокойном лице застыло выражение страха и скорби. Отчего это?
– Ну, Эдди, – говорю я, – довольно, иди-ка позировать, а то я на завтра назначу еще сеанс.
– Ой! Нет, нет! – пугается он. – Невольники! Где мой тирс! За мной, менады! Эвоэ! – кричит он, бросается к подиуму и одним прыжком вскакивает на него.
Письмо от Жени, со множеством марок – целая рукопись.
«Милая сестричка, я писала это бесконечное письмо три дня, но вы уж соберитесь с духом и прочтите все до конца…»
Это целая поэма. Чистая, светлая поэма чистой любви.
«Он еще молод, всего четыре года как окончил университет, но уже написал историческое исследование, которое заметила критика…» Следуют вырезки из газет.
Он ей был представлен подругой в концерте, но оказалось, что они были знакомы еще детьми на Кавказе. «Мы слушали вместе симфонию Бетховена…»
Она хотела мне уже давно написать об этом, но не совсем была уверена в своем чувстве. Теперь же уверилась и решила, что я первая должна узнать об этом.
«И представьте, Татуся, он с бородкой! Мне кажется, что так и надо, хотя он сбрил бы ее непременно, если бы я попросила…»
