– Послезавтра!
– Я еду с тобой! Пусть все пропадает. Я не могу отпустить тебя одну.
Едва уговорила Старка отпустить меня в Петербург одну. Ему самому необходимо ехать в Париж, не терять же ему из-за меня чуть не все свои деньги. Чего он боится? Неужели ему приходит в голову, что я могу остаться там? Я ему это высказала.
– Ты бы простил меня, если бы я явилась к тебе с чужим ребенком?
– С ребенком? Нет! Никогда! Но… но тебя одну… Не знаю… Не знаю… Ты едешь, я тоже должен ехать, но не медли там; помни, Тата, что каждая минута в разлуке с тобой для меня невыразимая мука… Тата! Жена моя, счастье мое, жизнь моя!
Я приехала домой.
Домой! Нет! Нет, это уже не мой дом. Я не даю себе отчета, как Илья и Женя встретили меня…
Как увидала Илью, все во мне упало. Я бросилась к нему, прижалась к его груди и плакала… плакала.
Они, увидав мое лицо, сразу решили, что я больна. Женя в карете болтала о посторонних вещах, а Илья молча обнял меня.
Я жалась к нему и думала: в последний раз! Вот через час, через два ты оттолкнешь меня, и мы будем чужие. Мы – чужие. Такие родные и близкие до сих пор. И это милое юное существо, сидящее напротив, отвернется от меня с презрением.
– Все это как-то навалилось сразу, – говорит Илья. – И мама заболела, и Катю арестовали.
– Как Катю? За что?
– Ты знаешь, сама она никакой политикой не занималась, но одни из ее друзей на Кавказе попались в чем-то очень серьезном. Ты не волнуйся, мы хлопотали, и для Кати все кончится высылкой за границу. Я даже думаю, что через несколько лет она сможет вернуться к нам. Зато вот Женя…
Он ей улыбается.
– Знаю! Знаю! Поздравляю тебя от всей души, деточка моя! – Я протягиваю ей руки.
Она бросается ко мне и душит поцелуями. Поцелуешь ли ты меня завтра?
За обедом я ничего не ем.
Как я ему скажу? Все посыпалось на него сразу, и еще я держу под полой на его голову камень.
Но есть еще нечто, самое ужасное, самое страшное. Один взгляд на Илью – и я поняла, что никогда не переставала его любить… Я никогда бы сама не решилась оставить его и, если бы не этот ребенок, готова сделать подлость – все скрыть и красть счастье, остаться здесь, около него!
Около него я опять воскресла бы для искусства. Он не был знатоком и помощником мне, но он никогда не мешал, не ревновал меня, он понимал, что это мое призвание, и мирился с этим.
«Тот» не будет мириться.
Женя вышла распорядиться по хозяйству, и Илья говорит мне поспешно:
– Я не хотел говорить при Жене, но маме очень худо: у нее рак. С операцией или без операции дни ее сочтены. С операцией она протянет год или два, не больше.
Я закрываю лицо руками.
– Я не хотел тебя вызывать, Таня. Я знал, что нельзя тебя отрывать от картины… Картина твоя очень удачна, у нас уже много говорят о ней… Но были моменты, когда я хотел дать тебе телеграмму, – так было тяжело. Мама торопит свадьбу Жени, кажется, она сознает свое положение… Женя повенчается с Куна-виным и уедет… Кати нет… мама… – он встал и заходил по столовой. – Останемся мы с тобой, Таня, вдвоем. Ты только, родная, у меня и остаешься.
– Нет! Не могу! – вскакиваю я. – Илья, мне нужно поговорить с тобой.
– Что, Таня, что с тобой? Какое странное у тебя лицо, – хватает меня Илья. – Дитя мое, какие тут разговоры! Ты совсем больна, поди ляг скорее.
Он ведет меня в спальню. Я иду почти машинально.
– Приляг, Танюша, или ложись лучше спать.
– Нет, Илья, нет, я должна говорить с тобой. И сейчас, сию минуту. Запри двери.
Он запирает двери и говорит:
– Ты меня пугаешь. Я жду чего-то очень худого, Таня.
Я беру его руки и прижимаюсь к ним лицом. Еще минуту дай погреться в твоей любви! Она исчезнет сейчас, пропадет навсегда.
Вот, верно, так чувствует себя преступник перед казнью.
– Ну, соберись с духом, Таня, – говорит он глухим голосом.
– Я не могу… Не люби ты меня, Илья, я не стою… Я дрянная женщина, – шепчу я.
– Ну, я догадываюсь, Таня, ты увлеклась кем-нибудь?
Я молчу и еще теснее прижимаюсь к его рукам.
– Что же делать, – после минутного молчания говорит он, – в своих чувствах мы не властны, детка. Такая уж видно судьба – одно к одному. Он встает и делает несколько шагов по комнате.
