- Не выдумывай барьер отчуждения. Дверь моей каюты для тебя всегда не заперта.
- Может быть... Но зато плотно притворена. Она лишь сегодня чуть приоткрылась. У меня от неё нет ключей...
- Если сам не сможешь приоткрыть дверь настолько, чтобы перешагнуть через порог, никто и никогда не поможет тебе самому стать хозяином этой заветной каюты, а не то что гостем, - промолвил Жадов, двигая стулом. - На сегодня хватит, лирическая пастораль окончена, - и добавил сухим, жёстким тоном, как бы всё возвращая на свои места. - Завтра буду к двенадцати ноль-ноль. Без меня в город никого не отпускать. Увольняющихся лично проверю. Спокойной ночи, Виктор Ильич.
- Того же и вам желаю, Гурий Николаевич, - невесело отозвался Теняев.
Было слышно, как скрипнула дверь, как в коридоре по-командирски уверенно протопали к выходу. Немного повозился помощник, укладываясь на койке. Потом всё стихло.
Непрядов долго ещё не мог переварить в голове услышанное. Он и предположить раньше не мог, что Жадов с Теняевым не только были когда-то дружками-однокашниками, но даже запросто называли друг друга по неизбывным курсантским прозвищам. Егор попытался представить себя на месте Жадова: так ли он повёл бы себя по отношению к Обрезкову или Колбеневу, окажись любой из них его подчинённым?..
Пугала сама мысль, что сладкое бремя командирской власти на самом деле может обернуться куда более тяжким грузом, чем это можно себе вообразить. Где та равнодействующая моральных, нравственных, честолюбивых и иных сил, утверждающая человека на командирском мостике? Проще простого было бы принять спокойную, рассудительную правоту Теняева, напрочь отвергнув жадовскую самосжигающую беспощадность к себе и к другим на пути к их общей цели. Только не могло быть никакой истины, не уверованной на собственном опыте. Непрядову казалось, что он иначе мыслил бы, чем Теняев, и поступал бы совсем не так, как Жадов. Но это уже было бы его собственное командирское мышление, точка отсчёта которого пока что беспорядочно блуждала в голове, не имея возможности утвердиться.
15
Снова на Балтику пожаловала зима, ещё более морозная и вьюжная, чем год назад, когда Непрядов только начинал откладывать в своей биографии пройденные подводные мили. Он сжился с экипажем, со своей штурманской боевой частью и заставил-таки Жадова поверить ему как навигатору и как толковому командиру, наладившему воспитательную работу среди подчинённых. На офицерском собрании даже сам Казаревич как-то поставил Непрядова в пример.
Егор не ждал в своей судьбе никаких особенных перемен, подчиняясь ровному течению будней, привычным выходам в холодное штормовое море и неизменным возвращениям к обледенелому пирсу. Он не задумывался над тем, как долго продлится его теперешнее состояние душевного покоя и удовлетворённости собой. Полагал, что ко всему привык, даже к бесконечному "волевому прессу", каким продолжал давить на всех командир лодки.
И всё-таки настали события, порядком встряхнувшие Непрядова, заставившие на многое в жизни взглянуть по-иному. Тот раз в море пробыли несколько суток. Ярился шторм, и лодка шла на глубине, спасая людей от изнуряющей качки. В центральном посту будто на веки-вечные утвердился сырой, туманный полумрак. Бортовое освещение пришлось почти полностью выключить, довольствуясь лишь парой тусклых плафонов да лампочками сигнализации. Продолжавшаяся наверху дикая пляска волн пока что не давала никакой надежды на скорую подзарядку аккумуляторных батарей.
Вместо Стригалова, схватившего накануне выхода ангину, пришлось взять на борт минёра с соседней лодки Ваню Шаткова. Егор сочувствовал этому верзиле с лицом добродушного кролика. Нелегко ему пришлось на новом месте. Как только Ванечка, как его запросто называли в кают-компании, заступил вахтенным в центральный, командир цепко взял его в оборот, не давая ни минуты покоя: постоянно что-то уточнял, спрашивал, чему-то наставлял, одно требовал запомнить на всю жизнь, а другое наоборот - выкинуть из головы. И флегматичный, спокойный Ванечка настолько запутался, что под конец вахты уже не соображал, что же от него хотят, помимо его прямых обязанностей вахтенного офицера. Наверняка он проклинал тот день и час, когда судьба "подбросила" его на чужую лодку, вроде бы ничем внешне не отличавшуюся в бригаде от всех прочих, но зато со своим, ни на что не похожим, жёстким укладом корабельной жизни.
