«Не лги», — приказал он себе.
— Лайя часто гуляет на стороне. Такая уж у нее профессия, — произнес он, опускаясь в кресло. — Она надеялась, что мистер Фултон даст ей роль в будущем фильме. Надеюсь, вам известно, лейтенант, что некоторые сделки в Голливуде заключаются в постели? Словом, Лайя призналась, что была мне неверна, и сказала, что у мистера Фултона остались кое-какие ее вещи. Я пришел сюда, чтобы попытаться забрать их.
— Вы раньше здесь бывали?
— Нет. И убивать его у меня не было причин.
— Как это не было? Вы только что назвали мне одну причину, капитан Вэнс.
— Если неверность жены вы считаете поводом для убийства, то тогда пол-Голливуда должны перестрелять друг друга. — Кингдон сделал паузу. — Нельзя подходить к этому упрощенно. Она мирилась с моими загулами, я мирился с ее неверностью. Мы смирились с этим.
«Ничего я не смирился! — подумал он про себя. — Это ложь! Я всегда стремился к взаимному доверию!»
Лейтенант пощипывал свои жидкие усики.
— Мы полагаем, что мистер Фултон погиб между тремя и семью часами утра. Где вы были в это время?
«Спал, — подумал Кингдон. — Наблюдал за ланью и перепелами на заднем дворе, вставлял цветок гибискуса в черные волосы Тессы».
Он молчал. Отчасти потому, что всегда чувствовал себя защитником Тессы. Отчасти потому, что просто не хотел впутывать ее в историю с непристойными фотографиями.
— Меня здесь не было.
— Кто-нибудь может за вас поручиться?
Кингдон достал сигарету.
— Вам известно, где в это время была ваша жена?
Кингдон вцепился в золотой портсигар.
— Господи, да не убивала она его! Лайя весит всего девяносто фунтов!
— Капитан Вэнс, я мог бы показать вам матерей всего в девяносто фунтов, которые убивали своих сыновей весом в двести двадцать фунтов. Я мог бы показать вам хрупких миниатюрных женщин, которые топором приканчивали своих мускулистых муженьков. Если есть сильное желание убить, худоба — не помеха.
— Фултон собирался помочь моей жене в ее карьере. Уж кто-кто, а Лайя была кровно заинтересована в том, чтобы ни один волосок не упал с его головы!
— Прошлую ночь вы провели в одиночестве? — спросил лейтенант. После долгой паузы он сказал: — Так как?
— Я всего один раз встречался с Фултоном. На вечеринке в прошлом году у торговца автомобилями. С тех пор мы не виделись.
— Я буду с вами откровенен, капитан. То, что вы застали нас здесь, — чистая случайность. Слуга-филиппинец пришел сегодня рано утром и позвонил нам. Я уверен, что вы не имеете никакого отношения к... — Он оглянулся на труп. — Я отдал бы свое месячное жалованье, чтобы не встретить вас здесь сейчас. Но вы стоите передо мной. И я должен вас допросить. Я восхищаюсь вашими фильмами, капитан Вэнс. И в этом я неоригинален. Вы не просто кинозвезда, но еще и великий летчик, герой войны. А я... я не такой уж великий сыщик. И если не разберусь с этим делом, каждый плюнет мне вслед. Я с удовольствием отпустил бы вас. Но и вы мне помогите. Назовите имя человека, с которым вы были с трех часов ночи до семи утра. Это девушка? Я гарантирую вам конфиденциальность.
Кингдон смотрел на свои судорожно сжатые в кулаки руки, на которых от напряжения проступили вены.
В дверь постучали. Лейтенант открыл ее. Полицейский что-то шепнул ему на ухо, после чего Дюпре обернулся к Кингдону и сказал:
— Прошу прощения, я отлучусь на минутку.
Дверь за ним закрылась. Кингдон остался. Ему показалось, что комната отгорожена от внешнего мира, будто под шелковыми обоями есть ватная прослойка. Словно Дэвиду Манли Фултону хотелось темноты и покоя.
Он подумал было, что лейтенант Дюпре нарочно оставил его одного в этой воняющей мертвечиной комнате. Наедине с трупом. Чтобы Кингдон призадумался и чтобы потом из него легче было вытянуть признание... Но этот план был слишком надуман и никак не вязался с обликом низенького, потного и озабоченного полицейского.
Кингдон уставился на свисавшую с кровати костлявую руку Дэвида Манли Фултона, украшенную перстнем с сапфиром. Поблескивали ухоженные ногти. На большом пальце остались следы розовой пудры. Глупо. Ему сделали маникюр, постригли и отполировали ногти, которые скоро посинеют. Глядя на труп, Кингдон испытывал то же чувство, что и в небе во время пикирования, когда держишь руку на руле высоты и осознаешь, что смерть близка. Он поежился и закрыл лицо руками.
