В кухню вошел невысокий и очень стройный лейтенант с тонкими рыжеватыми усиками. Протянув руку, он произнес:
— Капитан Вэнс, я лейтенант Дюпре. Не могу выразить, как я люблю ваши фильмы! Я ведь помешан на авиации. Еще с 1910 года, после того, как присутствовал на авиа-шоу в Домингес-Хиллс. Наблюдая за вашими трюками, я просто цепенею! Вы их сами исполняете?
Своей улыбочкой лейтенант явно пытался втереться в доверие.
— Да. Что здесь произошло, лейтенант?
— Мистер Фултон был вашим близким другом?
— Голливуд — одна большая и веселая семья, — ответил Кингдон. — Если честно, я пришел сюда, чтобы договориться о роли. Да что, черт возьми, произошло?
Улыбка на усатом лице сменилась маской серьезности.
— Пройдемте со мной, капитан Вэнс, если вас не затруднит.
Он провел Кингдона через столовую и по коридору в спальню с черными шелковыми обоями. Приземистые кресла и круглые оттоманки тоже были обиты черным. На постели лежало черное бархатное покрывало. А на нем белел труп Фултона, резко контрастировавший с общим черным фоном.
Он лежал, вытянувшись во весь рост. На нем был белый атласный халат. На груди темнела кровавая полоска. Лицо было прикрыто белым полотенцем. Одна рука свесилась с кровати, на среднем пальце поблескивал перстень с сапфиром.
Какой-то шорох отвлек внимание Кингдона от покойника. Он обернулся и увидел полицейского, который, стоя у туалетного столика, перебирал пачку больших фотографий. Это были снимки ярко освещенных вспышкой обнаженных женщин, застывших в одной позе: женщины стояли на коленях на оттоманке, обитой черным шелком, повернув лицо так, чтобы смотреть прямо в объектив. Даже на расстоянии Кингдон узнал — точнее, ему показалось, что узнал, — несколько знакомых актрис. Неужели Лайя тоже среди них? Его затошнило сильнее. Наконец полицейский сунул пачку в плотный конверт.
— Капитан Вэнс, можете ли вы опознать труп? — спросил лейтенант Дюпре.
Кингдон потер глаза.
— Едва ли, — ответил он.
Лейтенант Дюпре убрал с лица Фултона полотенце.
На Кингдона глянуло умное клиновидное лицо англичанина. Оно уже застыло, нос заострился и походил на оставленный в пне большой топор. Во Франции Кингдон всякого навидался. Он помнил искалеченные, изуродованные, залитые кровью тела убитых солдат... Но труп Фултона, спокойно лежавший на черном бархатном покрывале, произвел на него гораздо более сильное впечатление. В комнате дурно пахло. Подлая штука смерть: расслабляются сдерживающие центры, и все дерьмо выливается наружу... Кингдон смотрел в пустые глаза и думал: «Улетай на небеса, христианская душа». Он не испытывал сейчас враждебного чувства к англичанину, который при жизни использовал свое положение как ширму для сокрытия своей сексуальной распущенности.
— Это Дэвид Манли Фултон? — спросил лейтенант Дюпре.
— Он самый, — отворачиваясь от кровати, ответил Кингдон. — Его застрелили?
— Двумя выстрелами в грудь. Ограбление как мотив отметается. — Он замолчал, словно ожидая, что заговорит Кингдон. Но Кингдон молчал, и тогда лейтенант добавил: — Перстень стоит недешево.
— Наверно.
— Зачем вы пришли?
Кингдон нахмурился. Вид трупа потряс его, и вопрос показался неуместным.
— Ваш визит был как-то связан с вашей женой?
— Я ведь сказал уже: пришел договориться о роли.
Лейтенант Дюпре позвал:
— Тед!
Полицейский, стоявший у туалетного столика, вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Лейтенант сказал:
— Вы женаты на Лайе Бэлл.
Несмотря на то, что это прозвучало не как вопрос, Кингдон ответил:
— Да.
— В таком случае лучше я скажу. Ее имя написано на обороте одной скандальной фотографии.
Полицейский произнес это с сочувствием. Но сочувствие подобного рода опасно.
У Кингдона вдруг проснулись рефлексы. Кровь бросилась в голову. Как-то раз в детстве он услышал характерный металлический звяк и увидел гремучую змею с желтыми пятнами, свернувшуюся пружиной перед тем, как напасть. Говорят, человек цепенеет под взглядом змеи. Но Кингдон не оцепенел. Чисто инстинктивно он ухватил змею одной рукой за голову, другой за хвост и одним резким движением разодрал ее надвое. Это было жестоко, но честно.
