Обэриутские сочинения. Том 1 - страница 22

Шрифт
Интервал
стр.
Аминь тем блаженным сладостным временам.
Однажды мы сидели на подоконнике,
однажды мы смотрели вниз.
По лужайке важным продвижением скользила луна.
Тогда, Боже правый,
там, на траве,
там, на нежной травке,
на сверкающей мураве
медленно подпрыгивали влюблённые,
медленно кувыркались,
медленно хрюкали.
А тем временем на кухне полотенце полюбило луну,
а подсвечник полюбил полотенце,
а стена полюбила таракана,
а услужливый таракан полюбил медленное время.
Глава третья
Наутро всё и произошло,
всё прояснилось.
За окном появились двое:
молодой цветок и молодой бычок.
В их незначительном положении
каждое, что их окружало, —
двоилось,
исчезало,
глумилось.
Начиналось горе,
горе после слияния чувств.
Горе для горемык.
Бычок съел цветок без разбора.
Глава четвертая
Ты, бык, бык, бык, бык
безрогий
нехороший.
Даже не хочу направлять на тебя глаза,
даже уклачу грузые сашелки.
Аже наклачу
зябые зявы.
Ах, миленький,
ах, снисходительный,
какой приятный у тебя вид с хвоста!
Тонкого и длинного,
будто мысль философа,
наподобие шнурка
от любящего башмака
моего…
Глава пятая
Нет и нет
по-другому всё,
совсем другое и по-другому.
Сияние мотылька,
крушение сперм,
кружение сатылёчков.
Соединение
бесчисленных мотыльков
и сатыльков
здесь, в грубоватой лазури,
здесь, в любящем нас
всеобщем пространстве.
Аминь
1935

Пукет (в четыре предмета),

или

Археология сердечных потрясений

Вчера на парковой аллее
среди природы трепетанья
звучала муза увяданья
моих несбывшихся затей.
Я вспомнил вас,
я вспомнил ваше имя,
а мир ходил вокруг
как налитое вымя.
он больше и красивей нас.
я понял это вдруг,
я понял вдруг, что много лет
истории ловлю скелет.
1
Здесь на скамейке Аракчеев
сидел как тумба недвижим.
он будто гру́зинских ночей лев
селений скарб удерживал нажим.
Здесь возглас медленный России
его преследовал до Невского:
«Гонцом пустился к низу я
в полпути до мертвецкой,
а ночь такая сизая,
а глаза такие детские».
Шагай продлённый Аракчеев.
Я вижу Минькиной конец,
убийца точит, щей поев,
лихой тесак, своим мечтам венец.
На дне лежит сражённая она
спешит над Волховом обратная волна
понятный голос Аракчеева бренчит:
«Приятное желание молчи!»
В прибрежном шелесте аллей
он слышит ног её звучанье
и платья скромное журчанье
вдоль перепаханных полей.
А за полями треск свечи,
что перепёлкой вспуганной кричит.

Аракчеев:

Бежать скорей
и нету сил.
Среди ветвей
в обычный раз
мелькает локон.
Убийцу я убил
дав грозный снам приказ.
Ты видишь свет из окон?
Богов там вежливые лики
теням внимают при луне,
лампадок там порхают блики
в продолговатой тишине.
Ложись и бейся головой
смиренный поднимая вой
и грубый плеск под аналоем:
но где же, где же ты?
твой вздох твоё дыханье?
Речная дева отзовись!
В ответ ему молчанье,
о, безрассудные мечты!
Граф девке преданный без лести
с полковником жандармским в ряд
сидел как тумба недвижим на том же месте.
Всегда горячий взгляд был холоден и пуст
граф крякнул
каркнул
и упал без чувств.
Любовь и тлен в один сплелись венок,
вот юным сверстникам значительный намёк.
1938 и далее
село Грузино
2
Сегодня кажется теплее,
дни просветлевшие спешат.
Волос листва становится белее,
бушует старости ушат.
С бесстыдством пальцы обгоняют грудь,
а как известно, груди поднимают ртуть.
Вы мне напомнили Екатерину,
императрицу и её перину.
Сегодня, кажется, погода
вам улыбается с утра,
сегодня зимняя природа археологам в угоду
напоминает действия Петра.
Так было двести лет назад,
я помню, я ходил назад.
Сегодня, кажется, послушные ручьи
неслышно по бульвару пролетели.
В отверстие минувшего стучат грачи,
врачи стучат по веткам елей.
Наверно, оттепель близка.
Весны зачатие вас обступило еле,
а вы уже спешите
глодать тоску над зимнею канавкой,
где рвётся через край
апрельских душ
волна.
Невы волной
полна
мечта твоя,
твоя душа —
лукавый журавель.
1934
3
Его удавка
сплетена из жил,
где Кухарь сорок лет прожил,
на сорок первом – удивился,
женился,
и той удавкой удавился.
А был звонарь,
кнарь и кухарь
квартиры коммунальной царь.
К зиме в колоколах звуча,
ещё звенчал на прежней лире
в том неопрятном прежде мире.
Когда ж соседок пять
«салакой» обозвал опять,
он, бренный браль
для всех стал кзарь,
для всех – кубарь,
во всём – жеграль
кнурь кухарь – соседский царь.
Читать дальше
стр.
Похожие книги
Филонов
Сочинения. 1912–1935: В 2 томах. Том 1
Тендеренда-фантаст
За и против кинематографа. Теория, критика, сценарии
Космогония и ритуал
Обэриутские сочинения. Том 2
Дорога, которой нет
Лихое времечко
Золотая Цепь
Образ жизни