О вас, ребята - страница 51

— Иде-ет! — заорал Митька.

Но вместо круглого медного шлема из глубины показался грубо сколоченный крест. Ребята отпрянули назад.

— Это еще что? — удивился водолаз, взглянув на воду.

Смачно чавкнул багор, впившись в доску, и крестовина очутилась на помосте. Нижний конец длинной вертикальной доски был заострен. Та часть, которая много лет находилась в земле, подгнила. Зато верх крестовины, густо покрытый затвердевшим от времени тавотом, сохранился хорошо. Под слоем засохшей смазки проступали буквы.

Пока Боброва поднимали из темных глубин ствола и помогали ему спять водолазные доспехи, ребята успели разобрать всю надпись, нацарапанную карандашом на поперечине: «Я знаю, что вы придете, товарищи! — так начиналось трагическое письмо, написанное на доске. — Верю, что придете вы, а не деникинцы, не Сахарнов, хотя он и надеется на это… Нас было 27 человек. Всех захватили в плен под городом. Деникинцы заставили нас по ночам вывозить заводское оборудование и спускать его в шахты. Работами руководили Сахарнов и Самохин. Когда дело было закончено, всех расстреляли в этом штреке. Я был ранен и уцелел чудом. Но выхода нет: подъемное оборудование взорвано, подступает вода. Радуюсь, что станки и машины сохранятся для советской власти — они смазаны и не заржавеют. Прощайте, товарищи! Прощайте, отец и мать. Целую вас за Петра. Он уже отмучался. Черед за мной. Семен Голосов».

Митька хотел сейчас же бежать с крестом к дяде Карпу и тете Акуле. Но Бобров рассудил иначе.

— Это документ! — мрачно сказал он. — Обличительный документ! Его к делу приобщить надо… К делу о царской России…

И деревянный «документ», извлеченный из затопленной шахты, попал к следователю, который срочно запросил из архива дело Самохина.

Через несколько дней следователь пришел к Митьке в гости и принес фотографию крестовины с надписью. В тот же день вечером Митька после недельного перерыва снова появился у стариков Голосовых. И Карп Федотович впервые в жизни сам прочитал по складам письмо, написанное рукою сына. С тех пор старики навсегда вычеркнули из своей памяти фамилию Сахарнова.

Вот, пожалуй, и вся история Митькиного ликбеза.

В канун десятой годовщины Октября пустовавший целое десятилетие завод вновь задымил. Часть оборудования была уже поднята из шахт и перевезена на предприятие. Три цеха вступили в строй. А машины и станки все прибывали и прибывали на заводской двор.

Беда стряслась на третью неделю после того, как в колхозе был построен большой скотный двор.

Произошло это ночью. Сначала запылал один угол нового двора, потом второй. Коровы тревожно замычали. Колхозный сторож дед Федот выскочил из сараюшки со старой двустволкой. К нему от освещенного красноватым пламенем коровника метнулась высокая тень. Дед увидел занесенный над его головой топор и, зажмурив глаза, нажал сразу на оба спуска.

Двустволка тявкнула и выбросила снопастый язычок огня. Тень замерла. Рука застыла на взмахе. Топор скользнул вниз. За ним рухнуло на землю грузное обмякшее тело. Старый Федот открыл глаза, мелко перекрестился и выкрикнул высоким старческим фальцетом, обращаясь к неподвижному телу:

— Грязный ты был человек, Никодим Трофимыч! Грязно жил, грязно и помер! Да и меня под старость запачкал! Ты спроси — убил ли я когда хоть зайца! А тут настоящим убивцем стал!..

Федот сплюнул на левую сторону и побежал к пылающему скотному двору. Одну за другой распахивал он широкие двери, и очумевшие от огня и страха коровы хлынули на волю.

Вскоре село было на ногах.

— Пожар! Пожа-а-ар! — понеслось из края в край. — Гори-и-им!

Звякнули ведра. По освещенной заревом улице заметались фигуры. Все бежали к скотному двору. Зашипело и фыркнуло облачком пара от первого ведра воды, вылитой с крыши на пылающий угол коровника.

Кто-то догадался выстроить людей в цепочку — от колодца к пожару.

— Ведра! Ведра давай!

Между вторым колодцем и горящим коровником выстроилась еще одна цепочка. Мелькали руки, плескалась вода, шипело пламя. Работали все, спасая колхозное добро. Только одна бабка Мотря сидела на крыше своего дома с мокрыми половиками в жилистых руках и крутила головой, провожая взглядом каждую искру.