— Кто это Самохин? — спросил Митька у матери.
— Приказчик был такой… Зверюга! Правая рука заводчика Сахарнова.
— А откуда же он тетку Акулю знает?
— Она посуду на кухне у Сахарнова мыла, а Карп Федотыч в кухонных мужиках ходил. Потому и знает их Самохин. Но они люди порядочные — не чета этому прохвосту…
* * *
Акулина Степановна и Карп Федотович Голосовы жили на первом этаже в отдельной комнате с темной прихожей. По старинке эту квартиренку называли дворницкой. Ее когда-то занимал дворник.
Карп Федотович работал извозчиком в конторе «Гужтранс». Акулина Степановна и после революции не сменила свою немудреную профессию — мыла посуду в столовой.
Детство и молодые годы прошли у них на задворках богатого особняка заводчика Сахарнова. Их родители — бывшие крепостные — тоже жили, как говорилось, «в услужении» у Сахарнова, но не у того, которого вышвырнула из России революция, а у старика, умершего в 1905 году. Богатое наследство перешло молодому Сахарнову. Вместе с наследством получил он целый штат слуг. Были среди них Акулина Степановна и Карп Федотович с двумя сыновьями. Молодой заводчик не стал ломать порядки, заведенные отцом. Все слуги остались на прежних местах, а подростков, когда им исполнилось тринадцать лет, Сахарнов послал работать на свой завод.
Акулина Степановна и Карп Федотович по своему положению подчинялись и повару, и горничным, и дворецкому. Но были они людьми какого-то особого характера — прямыми и честными, без того подлого угоднического душка, которым обычно пропитываются многие слуги. Одни ненавидели их за это и боялись, другие, наоборот, уважали. Сам Сахарнов выделял их, называл потомственными слугами и по большим праздникам им первым вручал подарки.
Неграмотные, всю жизнь прожившие за забором барского особняка, они знали лишь один долг — честно выполнять свое дело. И Сахарнов, хитрый, по-своему умный человек, всячески поддерживал в них это чувство.
После революции Акулина Степановна и Карп Федотович вспоминали о бывшем хозяине без злобы и ненависти. Жизнь у них изменилась к лучшему, но не так резко, чтобы старое казалось страшным сном. Они также много работали, по-прежнему были честны и откровенны, и никто за их прошлое не приклеил им презрительную кличку барских холуев. В 1918 году их поселили в бывшей дворницкой. Здесь они пережили деникинщину. Здесь оплакивали пропавших сыновей, пытавшихся бежать из города. Здесь в последний раз виделись с Самохиным, который притащил им сундучок с бумагами, небрежно бросил его в угол и сказал:
— Тут ведомости по выдаче получки. Похраните! Вы самые верные люди. Хочу быть чистым, чтобы любой власти доказать, что к моим пальцам не прилипло ни копейки.
Когда части Красной Армии неожиданным ударом выбили деникинцев из города, в дворницкой побывали незнакомые люди. Они интересовались заводом, Сахарновым. Карп Федотович вытащил из-под кровати сундучок, рассказал о приходе Самохина, предупредил:
— Смотреть — смотрите, а взять не дам. Человек доверил. Нехорошо получится.
Гости полистали ведомости и финансовые отчеты, пересмотрели кипу накладных и стопку деловых писем. Это была часть заводского архива за 1916 год.
— Все? — спросили у Карпа Федотовича.
— Все! — ответил он и так посмотрел на людей, что они и не подумали усомниться в его честности.
— Складывай обратно, — сказал один из пришедших. — Будет холодно — протопишь печку.
Но бумаги в печку не попали. Не такие Голосовы были люди, чтобы выкинуть оставленные им на хранение документы. О сундучке забыли, и только неожиданное письмо Самохина напомнило о нем, да и то не сразу. Акулина Степановна поплакала два дня по сыновьям и лишь на третий рассказала мужу о том, что Самохин разрешил сжечь бумаги.
— Сжечь… — недовольно пробурчал Карп Федотович. — Легко сказать… Люди писали, трудились…
— Вот и мне это как-то не по душе, — согласилась с ним Акулина Степановна. — Мы с тобой единого слова за всю жизнь не написали. А тут книги целые настрочены — буковка за буковкой выведена. Старались — значит, нужно было!
— Собирают их, а не сжигают! — сказал Карп Федотович. — Я намедни целый воз документов с разных учреждениев в архив пригнал. Подшитые приняли, а что навалом было, — вернули. Сказали: пусть в порядок приведут. И предупредили, чтоб ни одна бумажка не пропала.
